Процесс поглощения территории казахских степей в состав Российской империи длился более 130 лет. Весь этот период сопровождался как кровопролитными военными противостояниями, так и периодами межкультурного взаимодействия в рамках использования явных и опосредованных пропагандистских механизмов. Так, на конечном этапе этого столкновения о промежуточных результатах завоеваний все чаще с высоких помостов звучали оценки ученых-исследователей. Редко кто из них не пытался дать свою оценку событиям русской политико-территориальной экспансии в казахскую степь. Одним из таковых был русский этнограф, близкий друг Шокана Уалиханова Григорий Потанин, который не понаслышке был знаком с бытом казахского народа. Портал Qazaqstan Tarihy, ссылаясь на статью Потанина «Инородческий вопрос в Сибири» (1884 г.), расскажет о том, какого мнения придерживался автор статьи в деле колонизации казахского народа через призму образования
Потанин сравнивал захватническую политику Российской империи с действиями французов в Юго-Восточной Азии. Речь шла о благородной политике Франции по отношению к Французской Кохинхине (ныне южная часть современного Вьетнама), «политика [которой] и способы отношения к инородцам наводят на многие мысли о перемене политики по отношению к нашим многочисленным инородцам, взамен той боязливой и бесплодной, которой мы уже много лет держимся почти без изменения». В газетах того времени часто приходилось наталкиваться на советы, каких правил держаться, но все они обычно рекомендовали политику, направленную против азиатов, «разумея под последним именем вероломную расу, испорченную азиатским деспотизмом и в милости и гуманности видящую только слабость власти». Потанин отмечал, что одно то, что такое рекомендовалось повсюду — и на Кавказе, и в Туркестане, и в казахской степи, и на Амуре — свидетельствовало о том, что это ложная политика:
«Как будто племена, населяющие Азию, одни и те же, одной расы, одной веры, одинакового общественного развития и политического воспитания, жившие под одними и теми же условиями и учреждениями. Что есть общего между жителями горных ущелий Кавказа и, например, киргизской ордой, состоящей из мирных пастухов, или бурятским народом, не говоря уже об остяках и тому подобных северных инородцах?»
Потанин видел следы испорченности от деспотии именно в русском крестьянстве, жившем несколько столетий в неволе, в то время, как кочевые народы никогда не видели над собой никакой власти. Так, вспоминая про Абылай хана, Потанин писал: «В прошлом столетии киргизский хан Аблай на просьбы комендантов русских пограничных крепостей унять разбойничающих батырей отвечал жалобами, что батыри плохо его слушаются, в свою очередь просил комендантов наказывать своими силами неспокойных батырей и рассчитывал только при помощи русских комендантов усилить свою ханскую власть. Киргизы жили на полной свободе, скоплялись около любимых батырей и биев и по личному капризу оставляли их и переходили к другому». В то же время автор отмечал, что батыры и би своим положением были обязаны исключительно своим личным качествам. Точно так же и султаны, будучи потомственным сословием, становились правителями поколений только благодаря избранию. Так, под рукой умного султана толпились тысячи, а султан, не отличавшийся способностями, оставался без какой-либо поддержки.
Между тем, на тот момент, кроме статей русского востоковеда Григорьева о том, как следовало изучать жизнь и быт кочевников Средней Азии, подробному рассмотрению организованной власти в степи не было посвящено ни одного литературного труда. Конечно, Григорьев знал местное население, в течение восьми лет был управляющим Область Оренбургских Киргизов (1854-1862), но и его знания не были истиной в последней инстанции. Так, со слов Потанина, при исследовании инородческой среды важно «проникнуть дух народа, узнать его живую душу, изучить нравы, обычаи и миросозерцание этого народа, воспитанное веками. Необходимо в инородце видеть человека, полюбить его, а не видеть в нём одного варвара»:
«Если вы отправляетесь проповедовать слово Божие к дикарям, вы, конечно, посоветуетесь с торгашом, ведущим с ними дела, и разузнаете от него, какие у них права и какие они имеют пороки, но не поручайте ему составить программу вашей деятельности среди них»
Непосредственно о казахах Григорий Потанин писал, что это «большой народ, говорящий языком одним с соседними независимыми государствами и исповедующий одну с ними, мусульманскую, религию». В 1860-х годах здесь планировали устроить школьную систему. Казахи охотно соглашались на расходы, но просили, чтобы преподавание шло на казахском языке, чего русская политика допускать не хотела. Таким образом, эти школы тогда и не были образованы. Однако позже для казахов были устроены интернаты (закрытые школы) для детей, которые выросли в кочевом быту, постоянно находившихся на вольном воздухе. Одно из непременных условий учебы в интернатах было обучение на русском языке. Даже разговор допускался только на русском языке. Разговоры о религии умышленно замалчивались, ни мулла, ни православный священник в интернат не допускались. Разумеется, казахи с большим недоверием смотрели на эти школы. Они увидели в них тайный подкоп под их религию и народность и келейные тюрьмы для их детей, в которых здоровые дети будут превращаться в больных. Тут следует отметить, что даже дети богатых казахов, зимой жившие в домах, и те, попадая в закрытые заведения, или погибали до выхода из училища, или наживали чахотку.
Итак, вместо школ были созданы заведения, ненавидимые местным кочевым населением. В глазах казахов было дискредитировано школьное дело. Между тем, Потанин отмечал, что пока «европейская наука не может найти дверь в сердце киргизского народа, староверческие взгляды татарских мусульманских мулл и начётчиков, приходящих в степь из Бухары и Казани, всё более и более распространяются между киргизами». Однако же было и так, что знакомство с русской культурой воспитало несколько лиц из казахов в уважении к европейской науке, ценили ее благодеяния и питали готовность откликнуться на призыв. Так эти лица и прожили с 1860-х годов до 1880-х, дождавшись только приглашения пожертвовать на интернаты и не вмешиваться более в это дело. Потанин отмечал, что на старости лет султан, прежде настоящий европеец, под старость «испортился, стал подделываться к муллам и обращаться в святошу»:
«Достигши старости и видя, что европейская цивилизация за всё время их уважения к ней являлась к ним только мачехой, они охладели к ней, а от народности своей они, конечно, отделиться не могут, и вот они поневоле, на склоне лет своих начинают приходить к мысли, что правы были муллы, которые проповедовали против их увлечения русской цивилизацией, что они изменяли своему народу и что примирение с последним заключается в строгом и фанатическом мусульманстве»
Потанин писал, что казахи были целым, здоровым и необычайно поэтическим народом, который все более и более уходил в сторону религиозного фанатизма. Далее, продолжая эту мысль, автор отмечал, что казахи «из всех наших мусульман это наименее фанатичный народ».
Рассуждая о школьной системе для кочевников, Потанин писал, что Россия имеет дело не с дикарями Белуджистана, а с казахами, среди которых есть немало лиц, знакомых с европейцами и с европейским комфортом:
«Народ уже делится на два класса, богатых и бедных, и первые, конечно, не удовлетворятся, если вы их детям ограничите карьеру званием фельдшера или сельского учителя. Необходимо кончающих курс в училищах, учреждаемых в степях, снабдить по возможности правами по службе, так как на первых порах киргизы учиться будут не просто ради просвещения, а ради или куска хлеба, который может доставить ему профессиональное знание, или ради положения на службе. Это последнее относится, конечно, к богатому классу, а забывать его интересы нам не следует»
В казахской степи второй половины XIX века масса ещё слепо следовала за баями, султанами и биями. С этим сословием было необходимо считаться, так как оно руководило чувствами массы. Поэтому было необходимо разом создать для казахов два рода училищ — один для низшего, другой для среднего образования; и в училищах последнего рода давать те же знания, которые считается необходимым иметь русскому чиновнику. Сами казахи тоже говорили об учреждении среднего училища или пансиона для степных учеников, который мог соединить школьные порядки с условиями кочевой жизни, чтобы дать возможность казахским детям отправляться за получением окончательного образования в русские училища.
