Кочевой быт в трудах Клеменца. Часть 6

Если суметь стать на точку зрения родового быта, то теперешнее настроение бурят весьма понятно. Как выбрать человека на такой пост, который дается только правом родства? Положим, на выборном суглане три рода, и каждый из трех желает иметь начальником своего человека и, вместе с тем, знает, что этот свой человек не будет пользоваться никаким авторитетом чужих родов. Китайцы уже много раз пробовали в некоторых хошунах, у некоторых народов сажать своих чиновников, вместо родовых князей, мы знаем несколько таких примеров у урянхайцев; но дело шло из рук вон плохо. Власть такая, лишенная всякого нравственного авторитета, держалась только китайской поддержкой, и неповиновение такому князю считалось добрым делом. Эти меры доводили урянхайцев до восстания, до ограбления казенных китайских караванов.

Посмотрим, однако, какие возражения выдвигаются против сохранения родового начала. Говорят, раскладка податей по родам крайне затрудняет сбор, так как роды живут рассеянно, а не на одной территории. Этого не избежать и при сельском устройстве. Это мы видим и в сельских обществах. Есть целые уезды, где местное население живет и питается на стороне. Это нисколько не мешает исправному сбору податей; но только у нас это дело обставлено хуже, чем у кочевников, живущих в родовом быте. Член общества, проживающий где-нибудь на заработках, имеющий занятие вне своей деревни или волости, должен иметь сильную «руку» дома, чтобы уберечь себя от произвольного начисления мирских повинностей и т.п.

Родович имеет в составе рода близких и родственников; он состоит в определенном разряде или классе по податному обложению. Он может рассчитывать, что его не выдадут, не сделают козлом отпущения. Часто и много писали о самовластии родовых магнатов, об их злоупотреблениях, притеснениях, чинимых ими своим сородичам. Это явление свойственно не одному родовому быту, и сельское общественное устройство от этого нисколько не спасает. Если писали много о незаконных поборах и злоупотреблениях родовых властей, то о мироедах, волостных старшинах, писарях и, вообще, о сельской аристократии составилась целая литература статистическая, беллетристическая, в стихах и прозе. Причины злоупотреблений властью и богатством – одни и те же у русских и бурят, и особых средств для избавления от этих зол изобретать не нужно.

Против родового быта выдвинуто было в недавнее время еще такое возражение, что булуки с разнородным населением пользуются большим благосостоянием. И такое сравнение разнородных булуков с однородными признается надежным и дающим право на решительные выводы способом исследования. Ради доказательства прекрасных качеств этого метода, приведем один булук, состоящий из семи родов, отличающийся особым благосостоянием. Немного нужно, однако же, для того, чтобы разобраться в вопросе о родовом быте и его культурно-историческом значении!

Сам булук в каждом случае требует определения: это какой-то Протей: он то является покосной, то «повинностной общиной», то союзом для почтовой, между дворной гоньбы. Булуки находятся в разных местностях, несравнимых между собой по физическим условиям. По такому методу, где берется для оценки явления всего один признак, можно доказать, что угодно. Надобно припомнить при этом еще, что, ведь, и этот образцовый семиродный булук состоит под режимом родовым.

Слушая такие речи, поневоле найдешь нужным повторять азбучные истины, вроде тех, что такой институт, как родовой быт, декретом не отменяется, а он должен выродиться сам и замениться другим. Можно уничтожить родовое управление, но родовой быт нельзя. Патриархальный строй и его понятия должны выродиться или, лучше сказать, измениться; полное уничтожение родовой связи может быть желательно только для тех, кто мечтает о замене родства какой-нибудь иной связью. Они существуют и имеют свое значение; но только при родовом быте.

Крайне любопытно неодинаковое отношение к совершенно однородным явлениям в нашей практике! Мы вели и до сих пор ведем войну против семейных разделов в крестьянстве. Наш идеал – громадная семья, ассоциация, живущая под управлением главы; мы любуемся, восхищаемся сербской задругой, хотя и наши крестьяне, и сербы уже выросли из этой формы общежития, и во все времена она не составляла единственной формы союза. Но лишь коснется дело кочевников, мы начинаем метать громы и молнии против родственного союза, хотя родовая организация представляет громаднейшие удобства в фискальном отношении. Если искать «повинностную общину» среди бурят, то, конечно, не среди ямщиков, отбывающих между дворную гоньбу, а в родовом управлении, которое разлагает наиболее важные повинности внутри своей «повинностной общины».

Проект наделения бурят землей, по-видимому, предполагает закрепить за ними те земли, которыми они фактически пользуются ныне; но это – только, по-видимому, так как назначена максимальная норма, из которой выходить не полагается. Основной нормой считается 15-десятинный надел, который может быть доведен до 30 десятин. Чем же удостоверено, что даже последняя норма соответствует действительным размерам землепользования? Как исчислить, сколько нужно каждой семье, когда земля принадлежит всему ведомству, когда между соседними деревнями и инородцами существует взаимное пользование зимними и летними пашнями? Как ввести в этот расчет пользование загранными, пустопорожними землями? Взята ли здесь в расчет земля, отчужденная под железную дорогу? Ведь для нее в некоторых местах были отхвачены лучшие земли. Кроме того, при кочевом быте надел подушевой или пообщинный, велик он или мал, не устроит, а расстроит хозяйство. При подвижном инвентаре и право пользования землей должно быть подвижное. Неурожай трав, гололедица может и богато наделенных лишить состояния. Заменит взаимный обмен услуг родовичей куплей и продажей, арендой, вряд ли желательно, в особенности, в виду будущего увеличения населения. Сохраняя и поддерживая в народе идею, что земля – это общее достояние народа, неотчужденное в собственность, оставляя на обязанности рода вместе с раскладкой повинностей и заботу о даровании возможности каждому родовичу исполнять свои обязанности перед правительством, мы избавим себя от целой массы хлопот по этому делу в будущем.

Назначение норм пользования указывает, как будто бы, на надежду, а, может быть, и уверенность выгадать кое-что, найти остатки, которые можно утилизировать для других целей, но для каких? Вероятнее всего, для вырезки переселенческих участков среди бурятских кочевий. Нам кажется, что эти надежды на новый район колонизации несколько преувеличены. В течение полутораста лет из этих земель выкраивались участки для крестьян, казаков, в оброчные статьи, под миссионерские станы, под почтовые станции, так что завидного осталось немного. Сухие степи по Онону и Aге, кое-какие местечки в хоринском ведомстве, Боргойская степь по Селенге не вознаградят переселенца за потерянный на родине участок. Переселяясь за 700 верст, колонист надеется, что его устроят прочно, дадут возможность создать благосостояние, а в Забайкалье теперь найти такую благодать не легко. Мы знаем примеры, что в Сибири переселенцы устраивались хорошо, но теперь в Забайкалье устроится так довольно трудно.

Можно, разумеется, вырезать все речки, луга и леса в пользу новых переселенцев и оставить бурятам сухие степи и солончаки; но подобный способ действий столь чужд нашим понятиям и традициям равенства права на жизнь всех русских подданных, что систематическое проведение этой мысли на практике можно считать неосуществимым. Помимо этих соображений исторического и этического характера, мне кажется, самые пользы государства заставляют нас щадить и поддерживать кочевников. Всех сухих степей не оросить и вести земледелие с орошением, требующим добавочного труда и издержек, не всегда выгодно. Выгоднее будет покупать привозный хлеб из житниц настоящих. Все равно значительная часть степей может быть использована только скотоводом. Если мы желаем приберечь земли для прироста местного населения, то, конечно, их целее сохранят кочевники, чем землепашцы. Можно вперед сказать, что легких и сухих почв высоких равнин Забайкалья надолго не хватит. Если в 40 лет истощились самарские и саратовские земли, то при сухости климата, легкой почве земледелец там не просидит и 10 лет. И помимо этих соображений нам нельзя пренебрегать кочевником. Он нам нужнее, чем многие думают. Я уже говорил о том, что в странах с весьма высокой расчетливой культурой население питается заокеанским мясом. При растущем населении Сибири, особенно его городов, цены на мясо малодоступны. В Иркутске мясо не дешевле петербургского и более плохого качества. Это является чистейшей аномалией. По соседству степи и кочевники, но до сих пор не предпринято никаких мер к улучшению мясного скота, а степи способны прокармливать скот не хуже нашего черкасского. Барана только нужно везти на рынок, чтобы открыть ему сбыт, но баран может дать и шерсть, если заняться его улучшением. В Минусинском округ были уже опыты улучшения местных овец, но первый опыт оказался неудачным, и его не повторили. Одной из причин такой неудачи я считаю выбор производителей из южно-русских мериносов. Суровый климат южно-енисейских степей не мог быть благоприятен для южной овцы, пращуры которой вышли из Испании. Здесь нужны были продолжительные опыты акклиматизирования, надо было вывести свою местную тонкорунную породу. Есть и другой источник для улучшения местных пород - Тибет. Суровый климат этой страны не представляет большой разницы с Забайкальем. Разница в высоте места крупная, но ее значение может определить только опыт. По крайней мере, мы можем сослаться на то, что горный як тибетский хорошо уживается во всей Монголии, даже в горячей Гоби. Если заняться этим вопросом, не пожалеть сравнительно небольших средств на опыты акклиматизации хороших тонкорунных баранов среди Забайкалья, мы уже одним этим значительно подняли бы доходность степного хозяйства. Но это еще не все! Нельзя также забывать про молочное хозяйство. В Западной Сибири введение маслоделия вызвало целый экономический переворот. И это только начало. Распространение маслоделия на Алтае мало-по-малу привьет в Сибири альпийское хозяйство. Я думаю, что из бурята-скотовода выйдет гораздо лучший маслодел, нежели земледелец. Этот новый вид промышленности – совершенно совместим с кочевым бытом.

Нельзя не вспомнить и о коневодстве. Увеличение состава армий, новые вооружения выдвигают на первый план вопрос о конном ремонте. Табунное коневодство в России сокращается и должно сокращаться, благодаря тому, что наши российские степи слишком хороши для табунов. Другое дело - степи, занятые Забайкальскими и минусинскими кочевниками. Здесь во многих местностях земледелие возможно только с большими затратами. Что же - убьем миллионы на орошение и удобрение полей для засева ржи и пшеницы, уничтожим табуны коней, быков и баранов. Сократим количество даже грубой шерсти на рынках, превратим мясо в редкое лакомство на столе небогатого потребителя, поедем заграницу покупать коней, для нашей армии? Будем ли мы покупать дорогих и изнеженных заводских коней для трудных и дальних походов или заведем свои казенные табуны где-нибудь? Мне кажется, гораздо проще помочь кочевнику выработать нужный для армий тип коня. Теперь забайкальский конь не имеет спроса. Иркутск покупает лошадей в Минусинском округе у тех же кочевников. Возможность выработать недорогого, но хорошего, выносливого и сильного коня-служаку в табунах кочевников - отрицать нельзя. Примеры у нас налицо. Параллельно с этим среди кочевников можно было бы развить ряд ремесел, совместимых с их бытом. Вот, по-нашему, путь для устройства быта этих людей. Россия крайне разнообразна, и потребностей у нее много. Для живущих в ней кочевых племен найдется полезное дело и без ломки их быта.

В каком-нибудь крошечном государстве или в стране, связанной водными путями с колониями, как, например, в Англии, можно обойтись довольно однообразной культурой, благо и население однородно. В России, которая даже не государство, а почти часть света, при разнообразии потребностей ее обитателей, разнообразии самого населения, агрономическая и экономическая аксиомы, вычитанные из заморских книжек, имеют мало цены. Что было бы, если бы вся Россия, во всех своих углах, жила одинаковой жизнью? Такая бесконечная однородность была бы крайне плохой гарантией устойчивости. Единство в разнообразии, взаимное дополнение одной части населения другой, которые сцеплялись бы между собой, как петли с крюком, взаимно дополняли бы друг друга – вот путь, обещающий богатые результаты. Если для маленькой Франции, для крошечной Швейцарии нашлось выгодное приложение кочевого быта, то тем более это имеет место для России. Вспомним, что та же Сибирь, в которой мы хотим превратить инородцев в крестьян, окружена степями и пустынями, населенными кочевниками. Чтобы иметь в них добрых соседей, правильнее не испортить этих отношений, нам надо внести к ним культуру.

Усовершенствованный кочевой быт, наивыгоднейшая эксплуатация живого инвентаря – вот чем мы можем заслужить вечную признательность наших соседей. Наше инородческое население нуждается в нашей помощи, но, прежде всего, в помощи культурной; нужно указать ему пути и возможности извлечь возможно большую пользу из своего быта. Но этого до сих пор не делалось. Наоборот, наш русский крестьянин, наш казак, попав в среду кочевников, сам опускался от земледелия к кочевому быту, к примитивному кочевому быту, учась хозяйничать у инородца. Это уж совсем неудобно. Пути культурного влияния нашего крайне разнообразны, но пользовались ими мы хотя урывочно, не систематично, но не бесплодно. Я сам наблюдал, какое громадное значение приобрели русские в Монголии, распространив по хошунам прививание оспы. Я слышал, что одно частное лицо намерено в приграничной Монголии устроить станцию для прививки чумы рогатому скоту. Если это удастся выполнить, впечатление будет громадное. Впрочем, разработка подобных вопросов потребовала бы не одной статьи, а целого ряда исследований. Для лиц, ищущих самостоятельной работы мысли, новых путей для деятельности, я думаю, сказано уже достаточно.

Когда я доканчивал эту статью, я узнал, что в числе вопросов землеустройства на алтайских кабинетских землях рассматривался, между прочим, и проект землеустройства кочевых алтайских калмыков. Здесь дело шло об устройстве быта обитателей на частновладельческой земле. Обсуждался он лицами, которым вверено было управление этими землями. Они, конечно, должны были иметь в виду, прежде всего, нужды и пользы Кабинета. Несмотря на это соображение, по имеющимся у меня сведениям, Кабинет решил не изменять быта кочевых калмыков в виду неудобств, сопряженных с ломкой их существующего уклада. Погнаться за временными выходами можно было бы, на местах обитания калмыков создать арендаторов, получать с них плату; но такая политика признана была не прочной и преждевременной не только с точки зрения общегосударственной, но и ради выгоды самого владельца. Это осторожное и предусмотрительное решение вопроса, в обсуждении которого участвовали компетентные знатоки Алтая, невольно останавливает на себе внимание. Подобный пример заслуживает тщательного изучения, и, я думаю, читателю не лишне будет здесь напомнить, что как автор этих очерков, так и лица, решавшие вопрос о судьбе алтайских калмыков, пришли к сходным выводам, совершенно независимо друг от друга.

Все это дает мне повод закончить эти длинные, затянувшиеся очерки пожеланием, чтобы вопрос о кочевом быте был тщательно пересмотрен не с предвзятой целью, как бы поскорее извести его, а с более объективной и консервативной точки зрения: не может ли этот быт и сам по себе, без ломки его основных устоев, принести известную пользу в той громадной машине, которая называется государственным хозяйством? Нельзя ли его культивировать и приспособить для удовлетворения некоторых насущных потребностей государства? Хотя Россия и богата кочевыми племенами, но все-таки в общей массе они составляют крайне ничтожную величину. Что выиграет Россия, если мы превратим их в плохих пахарей-крестьян? Лучше хороший пастух, чем плохой пахарь. Плохой пахарь, каким мы сделали башкира, портит землю, а хороший пастух, какого мы видим в Швейцарии, кормит и себя, и других хорошим сыром и мясом, утилизирует бесплодные, дикие земли, извлекает из них доход.

Если кочевой быт действительно имеет некоторое полезное значение в настоящем, то можно ли ожидать чего-нибудь от него в будущем? - могут спросить меня. Я на это отвечу, что он уже доказал свою способность к развитию.

Введение маслоделия на Алтае служит достаточным основанием идти дальше. Альпийские луга существуют не на одном Алтае - их очень много в Саянах, Забайкалье и Алатау. Почему же не допустить развития альпийского инородческого хозяйства на Алтае? Алтайцы народ еще довольно примитивный, но среди бурят, у которых удачно идут разные виды ремесел, число грамотных довольно значительно, и нет причины сомневаться в том, что они воспользуются усовершенствованными методами обработки дерева, металлов и т.д.

Заканчивая свои заметки, я вернусь к своему предисловию и напомню о северных кочевниках, оленеводах. Эти народы и племена единственные, которые безнаказанно могут круглый год жить на крайнем севере. Если они вымирают теперь, то это уж не их вина. В существующих условиях они несомненно вымрут. Кого же мы туда станем переселять? Русских, что ли? Это было бы чистой казнью для них и материальным убытком. Русский пахарь нам нужен для земледелия. Какой-же резон превращать его в кочевника, да еще где - за полярным кругом! Мы знаем, что многие смышленые люди давно уже проектировали различные компании для эксплуатации богатств Севера и среди них покойный Константин Михайлович Сидоров; но здесь имелось ввиду только коммерческое предприятие и предполагалась колонизация дальнего севера русским элементом. Недавно ту же мысль пробовал проводить и Дунин-Горкавич. Он хотел все лучшие рыбные ловли отобрать от остяков в казну и сдать русской компании. Это было бы равносильно прямому истреблению всех инородцев. Мы слышали, что подобная идея снова всплыла на поверхность, но не мы будем приветствовать ее. Может быть, часть инородцев нашла бы заработок у промышленников, но масса была бы обречена на уничтожение или на полное вырождение. Почему же, однако, вместо всех таких предприятий не последовать примеру американцев и не дать средств к существованию заброшенным племенам? Ведь мы когда-то хвастались тем, что мы не американцы, не англичане, инородцев мы не изводим, а поддерживаем их. Были ли из американских индейцев ученые и общественные деятели и сколько их было, мы не знаем, а из наших инородцев мы можем привести примеры десятками.