Каронин об отношении крестьян к земле

Читайте также: 

Землевладение по Ишиму и Тоболу

Землевладение по Ишиму и Тоболу. 2 часть

Каронин о культуре крестьян Сибири

Кажутся легендарными рассказы стариков-старожилов о прежнем изобилии, когда сбор в 200 пуд. с яровых полей считался только хорошим, но не высоким. Земля не требовала усиленного труда. Амбары были набиты хлебом. Продавали его не пудами, во избежание хлопот, а прямо возами. Куры клевали прямо зерна; свиней, назначавшихся на убой, откармливали чистою рожью. Вся скотина пользовалась хлебным кормом. В деревнях не знали, что делать с хлебом. Продавать - никто не покупает; оставлять, в кладях - мыши едят, в амбарах лежит - сгорает.

Когда наступала весна, то много было труда с очисткой погребов и завозен от наваленных туда овощей. Пролежав не съеденными, овощи выбрасывались на задворки, вывозились в ямы или гнили на своих местах. Всякий предлагал брать их сколько угодно, но у всякого было всего в волю, даже через силу, сверх всякой меры. Приволье это бесследно исчезло, амбары опустели, запашки сократились и урожаи уменьшились. Автор указал что у крестьян один выход из тяжелого положения, а именно – переселение из здешних мест на новые, словом, уход, бегство. Этот ряд явлений он назвал равнодушием крестьян к земле и стремлением заменить ее другими занятиями, хотя это определение настолько узко, что не совмещает в себе всех разнородных и глубоких фактов, названных этим именем. 

В самом деле, равнодушие крестьян к земле – явление настолько парадоксальное, что сначала трудно верить ему и легко признать ошибочным само наблюдение, приведшее к такому, по-видимому, нелепому выводу.

Земля для крестьян всеми признается, как нечто дорогое, родное, земля – это дело, в которое крестьянин вкладывает всю свою душу. Крестьянин Европейской России употребляет нечеловеческие усилия, чтобы добыть лишний клочок земли, при полном недостатке средств для покупки, платит громадные цены, чтобы только засеять лишнюю полосу; и если многие бросают землю и уходят на заработки в промышленные центры, то тогда лишь, когда нет уже никаких сил оставаться дома, при полнейшем безземелье. Одним словом, трудно предположить, чтобы нашлась страна, где деревня бросалась бы при достаточном количестве удобной земли.

А, между тем, это так, и многочисленные факты покажут нам, что бросание земли существует вопреки ее обилию, а рядом с ним существует и та легкость, с которой это бросание совершается ради других занятий.

Надо, впрочем, сделать оговорку, что в Курганском округе интересующее нас явление распространено менее, чем в Ишимском и Тюкалинском округах, но и там дальнейшее его движение в ширь и глубь есть лишь вопрос времени, и не будет большою смелостью сказать, что равнодушие к земле и тенденция менять ее на другие занятия присущи, в большей или меньшей степени, всем здешним крестьянам.

Каронин отмечал, что в разговорах с курганскими жителями он постоянно наталкивался на крестьян, которые были недовольны одним земледельческим трудом и мечтали о более широкой деятельности. Общее между всеми ними было то, что все они желали заняться торговлей, и большинство было убежденно, что невозможно «разжиться одною землей».

Каронин спросил одного крестьянина: 

- Зачем тебе хочется разжиться? 

На что получил довольно неожиданный ответ: 

- Я бы купил у киргизов гурт (курт – авт.). 

- Ну, а продав этот гурт, чтобы стал делать?

- Купил бы другой гурт, поболее, и разжился бы.

- И не стал бы больше заниматься землей? - спросил Каронин.

- На что же тогда мне земля? Земля – это ежели для бедного, а коли есть деньги, так я лучше тушами буду торговать бараньими.

После широких и точных справок, автор пришел к заключению, что это не единичное, а массовое настроение.

Крестьяне, привозя в город продукты своего хозяйства - хлеб, дрова, сено, молочные скопы и пр., покупают, в свою очередь, разные товары и распродают их по деревням. Другие, занимающиеся извозом, покупают на свои деньги и на свой страх в пунктах доставки другую кладь, например, соль и распродают ее на обратном пути. Третьи то же проделывают с соленою и сушеною рыбой. Один крестьянин в один год скупал горшки, на другой год арбузы, на третий - свиные туши.

Ошибочно думать, что это – деревенские кулаки. Про крестьянина, который скупает и перепродает, говорят здесь, что это мужик оборотливый. Все здешние крестьяне думают, что занятие одною землей недостаточно, землепашество не удовлетворяет всех потребностей.

Надо сознаться, что это правда. Нужда в деньгах здесь огромная, в виду почтенной цифры всякого рода повинностей, и эту цифру вместе с нуждами семьи нельзя покрыть одною продажей собственного хлеба. В урожайные годы, когда крестьяне могут продавать свой хлеб, его цена вследствие отсутствия сбыта, падает до баснословного минимума, а в годы неурожайные поднимается, вследствие отсутствия привоза, до не менее баснословного максимума.

Таким образом, убеждение, что одною землей нельзя прожить, ведет к сокращению запашек. Правда, в Курганском округе это сокращение стало заметно только в последние годы и притом находится в связи с другими причинами. Раньше, наоборот, мужики снимали земли у казны (из оброчных статей), не уменьшая в то же время посевов на своей земле. Но вот в последние годы количество запахиваемых земель сразу так упало, что трудно предположить случайность этого факта. Сами крестьяне объясняли это одинаково в один голос; на вопрос, почему мало засевают, они отвечают, что боятся неурожая; опасно иного высевать - иной год засуха уничтожит всходы, иной год мороз ударит. Одним словом, для большинства крестьян посев неразлучен с риском, и земля в их глазах является уже некоторою игрой, из которой не всегда можно выйти с выигрышем, в то время, как другие занятия не заключают в себе такой опасности.

Но, повторяем, в большинстве курганских волостей факт сокращения запашек и пустования земель не настолько еще сделался рельефным, чтобы встать наряду явлений, которые с первого же взгляда бьют в глаза. Несмотря на отсутствие точных данных о количестве производимого хлеба, можно только сказать, основываясь на показаниях самих крестьян, что в Курганском округе крестьяне еле-еле сводят концы с концами одним земледелием, и потому при первой возможности готовы променять свое вековое занятие на более легкое и менее рискованное - барышничество. В Ишимском округе это явление резко выражено.

В базарные дни, с утра и до окончания торговли, можно встретить множество крестьян, которые покупают муку и на следующий базар продают ее; можно даже встретить и таких, которые в один и тот же день покупают и продают, выбиваясь из сил наживать копейку. Часто из пятидесяти возов, привезенных на базары. только десяток принадлежит продавцам своего продукта; остальные воза с перекупным хлебом.

Но наружность этих торговцев такова, что у вас не хватит смелости обозвать их кулаками, а достаточно немного порасспросить одного из них, чтобы убедиться в их несомненной жалости. В самом деле, из всех хлопот такого торговца по покупке и продаже выходит, в конце концов, буквально одна копейка. Покупая целым возом пуд муки, положим, по 1 р. 15 к., он продает его в розницу по 1 р. 16 к. Если он купит настоящий воз, то в барышах останется четвертак. На языке самих крестьян это называется - «пересыпать из пустого в порожнее».

Если проследить за одним из этих крестьян в его деревне, то окажется вот что: надел этого крестьянина равняется пятидесяти десятинам, но, по разным причинам, он обрабатывает только одну десятину ярового и две десятины озимого хлеба. Ест он свой хлеб, но не в состоянии ни одной горсти пустить на продажу, иначе потом самому придется покупать. Для удовлетворения же других потребностей (подати, семена, чай и пр.) он ездит каждый базар в город за двадцать верст и здесь, на площади, как в биржевой зале, пересыпает из пустого в порожнее, выручая этой биржевой игрой не больше полтинника в неделю. Если у него есть лишние кони и если подвернется случай, то он отправляется в Петропавловск и, купив там хлеба, продает его в Ишиме, - в этом случае его барыш достигает 5 коп. на пуд.

Переходя от этих бедняков, живущих копейками, к более зажиточным, можно подметить ту же черту, только в более широких размерах. Жители, засевавшие в первые годы по двадцати десятин, теперь запахивают по семи-восьми; другие, обрабатывавшие некогда пятнадцать десятин, теперь ограничиваются пятью. Чем же они занимаются?

Торговлей или извозом, а чаще всего тем и другим вместе. Богатые являются скупщиками деревенских продуктов; средние круглый год возят кладя, меряя тысячеверстные пространства; едут в Ирбит, Кресты, Омск, Томск и пр. Земля для таких составляет лишь подспорье. Иногда они владеют сотней десятин, но обрабатывают из них только каких-нибудь шесть-семь десятин, лишь бы не покупать хлеб. И опять на ваш вопрос, почему они бросают земледелие, получается тот же ответ: «не стоит», «опасливо».

В осенние и весенние месяцы мужики все поголовно мечутся в тоскливых поисках за деньгами, продавая дрова по дешевым ценам, с обязательством представить их летом или зимой, и называя эти сезоны самым «гиблым» для себя временем. Ясно - почему. Распутица всех загоняет домой. Одни «перестают пересыпать из пустого в порожнее», другие должны бросать торговлю, третьи лишаются извоза. Находясь в полной зависимости от посторонних занятий, они сразу лишаются почвы под ногами, когда остаются дома, при одной земле, которая для них стала ненадежным источником благосостояния.

Торговля вошла в плоть и кровь здешнего крестьянина, именно торговля в полном значении этого слова, а не сбыт своих земледельческих продуктов и произведений своего труда. У кого вовсе уже нет денег для торговых операций, так он хоть скупит десяток тетеревов и продает их копейкой дороже. На Ишимской ярмарке съезжается нередко до ста тысяч народа, и половина из этого числа торговцы-крестьяне. Склонность к торговле здешнего жителя, кажется, непреодолимая.

Не отличаясь резко от Ишимской степи, Тюкалинский округ дает наблюдателю те же явления, то же отношение к земле, как и первая. Оригинальная черта его заключается в степном хозяйстве, в котором скотоводство преобладает над земледелием. Это преобладание и существует во многих волостях округа. При переезде из Ишима в Тюкалу поражает вид пустыни. На протяжении сотни верст видно только бесконечную степь, покрытую солончаковою растительностью, редкие березовые перелески, да небо. Взор привык к обработанным полям; пока ехали между двух волнующихся стен хлебов. Вдруг все это исчезло. Место кажется совершенной пустыней, и эта пустыня производит тоскливое настроение.

Крестьяне в этих волостях засевают ничтожное количество земли, судя по ее абсолютному пространству. Их внимание обращено на скотоводство и сенокошение. Деньги они добывают от продажи скота, которого держат помногу; в редком доме не имеется двадцати штук рогатого скота.

Уровень их благосостояния очень низок. В домашней обстановке они представляют резкое исключение между сибиряками; они грязно живут, скверно едят. В общественной жизни они вялы, непредприимчивы. В умственном отношении тупы. Все это, кажется, имеет близкую связь с скотоводством, которое представляет более низкую ступень сравнительно с земледелием. Тяжело подумать, что русский человек в этих местах сделал шаг назад. Но едва-ли можно обвинять самих крестьян за этот переход от земледелия к пастушеству.

Без сомнения, сначала скотоводство здесь было наиболее выгодным делом, но, когда жизнь усложнилась, потребовался переход к другому роду жизни. А привычка была уже сделана, крестьяне обратились в хороших пастухов и неумелых пахарей. Теперь их положение печальное. Требуется выход, а они только могут жаловаться на наступившую тяжелую жизнь, даже не понимая, что им собственно надо. Эти крестьяне-степняки еще больше, чем другие здешние крестьяне, зависят от природы, еще больше неумелы и еще в более крайней степени фаталисты.

Живя бок-о-бок с киргизами, они всецело воспользовались их уроками, хотя надо было бы ожидать обратного; здесь не русский был учителем инородца, а наоборот: киргиз спустил русского ниже того уровня, на котором последний раньше стоял.

Тюкалинские крестьяне с глубоким недоверием смотрят на землю, боясь приступить к ее громадным пространствам. Они не могут кормиться своим хлебом, они покупают его. В этих местах установился даже особый вид торговли. Прасолы, так называли самых обыкновенных мужиков, разъезжают по деревням с возами хлеба, и крестьяне-скотоводы раскупают его, кто сколько может. Без этих странствующих хлеботорговцев большинство степных жителей остались бы голодными, потому что в своей деревне достать хлеба невозможно.

Остальная часть волостей Тюкалинского округа ничем не отличается от Ишимской степи. Северо-западная часть округа считается Тюкалинской житницей, ибо там степь уступает место лесам и чернозему. Но, несмотря на развитое хлебопашество этих черноземных волостей, крестьяне толпами уходят отсюда на сторонние заработки, и, разумеется, прежде всего, бросаются в торговлю, или занимаются извозом. И когда они говорят, что по деревням у них делать нечего и нечем жить, то нельзя не верить их словам. Их земли лежат бесконечным пространством, но жители не знают, что с ней делать. Культурная отсталость их так велика, что они ходят по богатству, не умея взяться за него и занимаются пересыпанием из пустого в порожнее - покупкой и продажей. В заключение надо заметить, что из Тюкалинского округа раздаются неумолкаемые и наиболее упорные жалобы на наступившую тяжесть жизни.

Далее автор переходит к изложению своеобразного явления, которое едва-ли имеет подобие себе в каком бы то ни было другом уголке России. Речь идет о продаже земли.

Если бы читателю Европейской России сказать, что мужики каждую весну ищут арендаторов своей земли, то он не поверил бы этому парадоксу, но если бы ему сказать, что многие крестьяне отдают землю за полтинник десятину на 10 лет, то он считал бы себя вправе предположить, что над ним потешаются. Между тех, все это действительные, бесспорные факты из жизни сибирского крестьянина описываемых мест. Все сведения об этом предмете касаются исключительно Ишимского округа.

Ежегодно, особенно весной, можно встретить крестьян ближних и дальних деревень, которые предлагают городским жителям купить землю. На местном языке слова «купить и продать землю» означает взять и отдать в аренду на известное число лет. Как ранее говорили, крестьяне для своих нужд засевают только незначительную часть земли, остальную часть незасеянной земли они и предлагают.

Но спрос несравненно ниже предложения. Поэтому арендная плата крайне ничтожна. Крестьянин рад, если ему удастся сдать землю по рублю за десятину на 10 лет. «Да еще никто и не возьмет!» - говорили мне знакомые крестьяне, и говорили чистую правду. В одной деревне крестьянин продал другому крестьянину землю более десятины за 16 коп. Покупатель (арендатор) снял бы с этой земли сенокос, потом обратил бы землю в пар и на другой уже год засеял. Так что земля была продана (сдана) по 16 коп. на два года. Вот настоящая норма цены земли.

Чаще всего городские жители дают по полтиннику за десятину на 10 лет. И даже после этого большинство владельцев, желающих сдать свои земли, остается без арендаторов. Земля здесь никому не нужна и считается самым невыгодным предметом приложения труда.

В последние годы сдача крестьянами своих земель практиковалась на более тяжких условиях, даже просто нелепых. Арендатор давал семена и шесть рублей крестьянину на десятину; за это последний обязан был два раза вспахать, три раза взборонить и засеять; потом сжать, убрать и смолотить; потом привезти и ссыпать в амбар арендатора.

В деревне один отдал городскому жителю на два года большую часть своего участка, включавшего пахотные, сенокосные и выгонные земли, всего сорок десятин. Точной цифры арендной платы неизвестно, но что-то крайне нелепо. В течение года покупщик, поселившийся в деревне со всем своим хозяйством, произвел такой переворот, что крестьяне и опомниться не могли. Приехав в деревню, жадную к деньгам, он понемногу скупил множество всякого рода имущества. Пользуясь нуждой, купил дом у хозяина земли; скупил всех его овец, а потом набрал и со всей деревни овец; набрав овец целое стадо в триста голов, он принялся за коров и т.д. Когда стада его сделались громадны, он стал нуждаться в большом выгоне. Здесь крестьяне хотели его прижать, но почему-то не прижали, а сдали ему весь свой выгон в неограниченное пользование за ничтожную плату. Теперь стоит только этому городскому жителю пожелать остаться в деревне надолго, для чего возобновить аренду, то вся деревня будет, если не куплена им со всеми жителями, то, во всяком случае, закабалена на вечные времена.

До сих пор речь идет об арендовании крестьянских земель в точном значении этого слова, но, оказывается, что понятия «купить» и «продать» землю не всегда равносильны понятиям арендовать и сдать в аренду. Фактически дело происходит иногда не в сибирском значении этих слов. Замечается следующее явление. Сдав в аренду известную часть своей земли, положим, уезжает в другое место жить или заводит торговлю, или умирает, во всех этих случаях он перестает владеть отданною в аренду, землей не только de facto, но и de jure. Арендатор пользуется этим и мало-помалу делается настоящим собственником.

Таким образом, в деревню вторгается чуждый ей элемент купцов, мещан, писарей, лиц духовного звания, которые считают себя вне власти деревенского мира.

Наконец, существует прямая, в буквальном значении этого слова, продажа крестьянами своей земли деревенским и городским жителям. 

Говоря вообще о сдаче земли, мы можем спросить, вмешивается-ли в это дело мир? По большей части нет, как и следовало ожидать, судя по описанной форме землевладения. Отдавая свою землю на аренду, крестьянин не спрашивает разрешения общества, да и общество не вмешивается, и когда среди деревни является новый владелец известного участка - кто никого не удивляет.

При настоящем равнодушии к земле и ее малоценности в глазах всех, как деревенских, так и городских жителей, передача из рук в руки совершается с легкостью товара, но не приняла еще опасных форм. Однако, это не всегда так будет. При первом поднятии ценности земли, - а это совершится, напр., тотчас после проведения железной дороги, - явится общее стремление обладать землей. Теперь вышеприведенный пример городского жителя, поселившегося в деревне, есть случай исключительный, но тогда, при вздорожании земли, может легко случиться так, что в каждой деревне будет свой господин, и если он не будет юридически пользоваться землей, как частною собственностью, то фактически он будет помещиком.

Сводя в одну сумму перечисленные факты, мы получим следующее. В то время, как русский крестьянин жаждет земли, крестьянин здешний равнодушно смотрит на нее; первый старается всеми силами увеличить запашку, последний сокращает ее; один платит непомерные деньги, чтобы арендовать владельческую землю, другой берет ничтожную плату, чтобы только сбыть ее; русский крестьянин покупает землю, сибирский готов продать ее.

Автор назвал это крестьянским абсентеизмом, если бы не боялся вызвать путаницу понятий. Какие бы слова ни употребляли для определения этого явления, самое явление не потеряет своей загадочности и парадоксальности.

Впрочем, то, что мы назвали равнодушием к земле, объяснено нами в предыдущих страницах, когда констатировали истребление лесов и изменения климата с одной стороны, и нахлебническую культуру - с другой. Равнодушие к земле, даже тягость, доставляемая ею, неизбежно должна была явиться, когда кормилица-природа отвернулась от своего нахлебника-крестьянина и когда земля стала не так обильна, как прежде. Неизбежно вслед за естественными бедствиями явилось и сокращение запашек.

А раз это сокращение совершилось, крестьянину в следующие годы уже невозможно стало возвратиться к прежним размерам; у него стало меньше хлеба, меньше скота, меньше всех продуктов, которые доставляли ему средства. В самом деле, часто у здешних крестьян просто недостает семян для большого посева, так что если бы некоторые из них и не побоялись рискнуть, то у них уже нет сил обрабатывать много земли. И чем дальше шло это сокращение, тем меньше оставалось у крестьянина земледельческой силы. А, между тем, расходы сибирского крестьянина, пожалуй, больше расходов русского. Где достать средств для погашения их? На это дает ответ крестьянину массовое настроение, которое раньше назвали торгово-промышленным.

В Сибири, как известно, никто ничего не производит, но все желают торговать и самое распространенное сибирское явление среди городских классов - это, без сомнения, легкая нажива. Крестьяне не избегли этого массового настроения. Когда уменьшение прежнего обилия стало сильно заметно и урожаи хлебов сделались хуже, то крестьяне волей-неволей стали считать земледелие недостаточным средством жизни и принялись отыскивать другие более прибыльные занятия; иные и вовсе бросили землю, чтобы всецело отдаться «легкой наживе». Торговля и всякого рода барышничество сделались всеобщими потому что никаких других промыслов не было под руками. Только слабые остались при одной земле; они рады бы торговать, да неспособны или бедны. Но даже и они при удобном случае начинают «пересыпать из пустого в порожнее», не находя других занятий для себя.

В заключение автор прибавил, что крестьяне, которые вынуждены жить одной землей, всегда крайне бедствуют.