Ко второй половине XIX века казахи, жившие в Семипалатинском округе, равно как и казахи всей казахской степи от Западного Китая до Каспийского моря, при ежедневном столкновении с русскими, под влиянием обрусения, постепенно видоизменялись. В Семипалатинске они шли в батраки (работники), пастухи, многие начали заниматься хлебопашеством, даже ремеслами и мелочной торговлей. Но это не был истинный быт казахов. За ним исследователи отправлялись вглубь степи, понимая, что, чем дальше проникаешь в нее, тем кочевник становился ближе к природе его окружавшей. Там, в казахской среде, русские города, русские шумные казачьи станицы с трудом и скрипом претворяли в жизнь идею колонизации края. Они же жаловались, что с невероятным усилием шло привитие внешности цивилизации, с усилием втягивались дети степи и буйной воли в формы русской администрации, мол, казахи плохо осваивали русские требования порядка и законности. Таковыми русские колонизаторы считали Семиреченской и Заилийский край.
Семиречьем, или Семиреченским краем, называлось все плодородное пространство, заключавшееся между Сергиополем (Аягузским округом) и Кокпектинским, Алатавским округами и землей киргизов (бурутов). Тут в громадное внутреннее море Балхаш впадало множество речек, и несколько довольно значительных рек, в том числе Аягуз, Лета, Аксу, Каратал и Или, а из области сибирских казахов - Токрау и Сарысу. Впрочем, собственно впадают в Балхаш только 6 рек, а Токрау теряется в песках не дойдя до этого моря, равно как и многие другие реки и речки этой части степи. Но все воды Семиречья были очень быстры, растительность была великолепная, климат мягкий, а в Заилийском крае – и вовсе южно-европейский.
От Семипалатинска до города Сергиополя дорога шла на расстоянии 27,25 версты, через пикеты от 22 до 37 верст один от другого. На этих пикетах располагались сибирские линейные казаки, содержались контрактовые почтовые лошади и земские - для проезда чиновников. Сообщение окружных приказов между собой и с линией производилось по этим военным дорогам безопасно и безостановочно, хотя иногда давался проезжему, по предосторожности, казачий конвой. От Семипалатинска на Копал и потом в Алматы (укрепление Верный) военная дорога шла внешними Аягузским, Копальским и Алатавским округами. С линии местность сперва была степная и ровная, но далее встречались отроги хребтов Колбинского и Чингиз-Тау, не доезжая до Сергиополя. Потом дорога шла около реки Аягуза и оконечности моря Балхаша, а проехав Копал опять становилась гориста до Алматы. Езда была очень оригинальна! Казачьи и казахские лошади, чистые степняки мчали тарантас (где местность позволяла колесную езду) на славу, со страшным гиканьем ямщиков, с гарцеванием конвоя и всеми принадлежностями азиатской поездки. Удобств было немного, за исключением некоторых хорошо населенных пунктов, как, например, Копал и Алматы. За то в хорошее летнее время, или точнее сказать в конце мая, когда не было еще жары и зноя, житье в этой части степи и езда по ней были не лишены не только приятности, но и поэтической прелести. Многие местности вовсе не походили на степь. Гор много и небесплодных, а покрытых роскошной растительностью. Проточных, светлых и чистых вод тоже много. Зелень трав и яркие краски цветов восхитительны! Но самое любопытное здесь - это кочевой быт степняков, это сами казахи. Города, степные укрепления, казачьи станицы не разнились от того, что можно было встретить внутри Сибири и на линии. Быт их был тот же, с той только разницей, что подальше от русского мира. Но аульная жизнь, столь согласная с картинами природы ее окружавшей, вырастила здоровый и полный жизненных сил народ, воинственный и сносливый в лишениях походных, которого приблизительно насчитывали теперь до 855 000 человек, а в сущности гораздо более миллиона.
Физические и климатические условия части степи, занимаемой кочевьями казахов Среднего жуза по реке Ишиму и вдоль южно-сибирской линии до озера Нор-Зайсана на окраине Семиреченского края имело много особенностей. От жара и зноя иные реки иссякали навсегда, другие же едва просачивались сквозь пески, превращаясь в буйные потоки лишь при таянии весенних снегов. Геологические перевороты земного шара выдвинули здесь на поверхность огромные пласты хряща и щебня, покрывшие собой большие пространства и на которых в течении столетии не мог накопиться слой растительной земли способной для культуры, для лесов и трав. За рекой Сарысу степь была безводна, покрыта песками и солонцами так, что не только животное, но и птица не находила себе корма. Наконец, так как казахская степь занимала по своему положению северо-западную часть азиатского материка и представляла местность открытую и удаленную от океана, то она и характеризовалась континентальным климатом с крайностями зимней и летней температуры. Воздух сух, облака редко сгущались до той степени, чтобы образовать дожди, которые мало орошали эти пустыни. Земля по твердости грунта засыхала весной. Летом жара до 40° в тени, ночи душны и растительности нет отдыха. К тому же около Балхаша и за рекой Сары-Су снегов почти вовсе не было. Все эти причины действовали вредно на скотоводство и казахи иное лето были вынуждены переходить своими стадами по 300 верст и более, чтобы находить им удобные пастбища. Впрочем, из-за возвышенности всей этой площади, из-за сухого и твердого грунта, не допускавшего вредных испарений, климат был здоровым, болезни хронические были редки, а эпидемий вовсе не бывало. Холера, два раза посещавшая Западную Сибирь, в 1848 и в 1853 годах, сюда не проникала. Казах, непрерывно подвергнутый крутым переменам местной атмосферы, уже свыкся с жаром и морозом: они не действовали резко на его крепкое здоровье. Редко жаловался он и на нездоровье, предоставляя природе излечивать посетивший его недуг.
Казахская степь, на ее громадном пространстве от Западного Китая до Каспийского моря, имела столько физических особенностей, что едва ли здесь можно было акклиматизировать какую-нибудь другую породу скота, кроме местной, с тем, чтобы сохранить ее особенные качества. Ни одно из европейских скотоводств с их рациональными и учеными приемами не подходило под те условия, при каких живет казахский скот, то есть, пастись без всякого ухода, переносить всевозможные лишения: скудный водопой, плохой корм, непогоду под открытым небом, сушь и зной лета со внезапными изменениями температуры, лютые зимние морозы и страшные снежные бураны, которые иногда загоняли до смерти многочисленные стада и погребали их под ворохами снега. Все, что можно было тут сделать - это озаботиться улучшением местных пород скота и в особенности лошадей, которые, освоившись с местным климатом столетиями поколений, сохранили дикий пыл, неутомимость, сносливость и отвагу своих родичей в знойных пустынях Средней Азии. Случные конюшни и образцовые фермы также принесли бы немалую пользы. Но о хозяйстве казахов в те годы здесь мало заботились, что и неудивительно, ибо и о хозяйстве русских крестьян не заботились тоже.
Казах в середине XIX века заботился лишь об увеличении численности скота и нисколько не хлопотал об улучшении породы. К тому же, само скотоводство было распределено очень неравномерно: султаны, богатые бии, торговцы нередко имели до 10 000 голов, а общность скота на душу, средним числом («Отчет военных губернаторов обоих степных областей», 1864 год) не превышало 2-х лошадей, 1 штуки рогатого скота и 10 овец. Джетаки (бедняки) нанимались в пастухи (койшы) к богатым, в батраки к линейским казакам, даже группировались целыми улусами у линейских городов, станиц и селений, но все это лишь поденный кусок хлеба.
При распространении земледелия, в удобных для того местностях казахи-земледельцы были опытнее крестьян внутренних губерний, ибо тщательное возделывание земли и искусственная ирригация посредством «рыков (каналов), проводимых на пашни из соседних озер, рек и речек, им были известны известны. Однако казахов, занимавшихся земледелием, было меньшинство. Они сеяли просо, пшеницу, ячмень, а в огородах сажали капусту и картофель. Но земледельческих орудий у них было мало. В отчетах 1860-х годов показывалось, что казахов, занимавшихся земледелием, было до 1 000 семей, высевавших до 2 000 четвертей разных хлебов. Конечно, на почти миллион человек населения это было очень мало, но все же желание было.
Казахская степь в ее общности представляла еще много средств и выгод для сильного развития скотоводства. Однако так как население росло, да и русское сельбища размножались, то пределы кочевок становились год от года ограниченнее. Каждый род строго ограничивал свои кочевья в известных пределах, и если казах еще упорно держался своего быта, однако не далеко было то время, когда соха не будет в презрении, а слово «ишинга» (земледелец) перестанет быть ругательством. К тому же в последние с 1820-х годов, многие народы обратились к земледелию. К таковым можно было отнести бурятов в Забайкалье, каракалинцев и туркмен в Астраханской губернии, даже некоторые роды Малого жуза в Оренбургском ведомстве. Да и соседи кочевников служили блестящим примером, ведь известно, что хивинцы, кокандцы, ташкентцы и бухарцы довели земледелие до высокой степени совершенства, в особенности разведение садов, посев овощей и возделывание не только хлебных, но и других ценных растений. Что же касается промышленности казахов, то она ограничивалась выделкой бараньих и лошадиных кож, сборкой арб (телег) и деревянной посуды, работой принадлежностей кибитки (решет, веревок, войлоков), выделкой железных стремен, огнив, насечек к седлам и кожаным сумкам, плетением из сыромятного ремня конской сбруи. Многие жили охотой на диких зверей, добывали и продавали соль, ходили на рудные промыслы для заработков, нанимались для караванных перевозок товаров, на линию и в Среднюю Азию. Женщины, кроме ухода за скотом (что было крайне редко) шили себе и мужчинам одежду, валяли войлок, вышивали шелками по сукну и плису. Торговлей же у казахов мало занимались. Тут главными проводниками ее и лучшими деятелями были бухарцы, ташкентцы, хивинцы и татары. Отпуск торговый состоял из лошадей, рогатого скота, баранов и разных мелочей казахского хозяйства. Считается, что и сами казахи охотно торговали бы, но пути в обе стороны были далеки, не говоря уже о хищнических замашках среднеазиатских владетелей и русские таможенные и ветеринарно-полицейские бесконечные писанья и формальности, много стесняли их.
С казахами ташкентцы, хивинцы и бухарцы меняли шелковые и бумажные материи, дабы, выбойки, татары (в особенности казанские) – сукно низких сортов, плис, нанку, миткаль, чугунные и железные изделия, казанские кожи, кунгурские и тюменские, русские купцы и разъездные приказчики - сукна, парчи, бархат, сундуки и ларцы, золотую и серебряную монету и прочее. В казахской торговле единицей ценности служил баран и соответствовал 1 рублю серебром. На этом основании корова, например, стоила от 8 до 10 баранов, 13 бараньих шкур шли за 1 барана, лисица была равна 1 барану, куница 2. В «сотовке» (пограничной мене, на линии) 1 аршин обыкновенного сукна (по-русски до 2 р. с. аршин) - 4 барана, 8 аршин простого ситца, миткаля и нанки - 1 баран; красная кожа лучшего сорта - 6 баранов; чугунный котел ценился по числу четвертей в окружности: 12-четвертной, например, идет за 9 баранов; топор и ручная мотыга - 1 баран; чугунный кувшин, очаг для котла, - 1 баран. Хотя к русским деньгам казахи приучались трудно, но обычно деньги шли лишь в уплату ясака, да на покупку мелочи.
Так как скот составлял (в особенности бараны) нормальную единицу ценности для казаха, заменявшую ему в мене деньги, то взглянем на данные степного скотоводства. Оно состояло из трех главных пород: лошадей, рогатого скота и баранов (овец). Были и верблюды, но в незначительном числе. По сведениям 1860-х годов, видно, что лошадей было до 1 000 000 голов, рогатого скота до 500 тысяч и баранов до 4 000 000. Верблюдов - до 50 000. Но цифры эти были довольно условные: сосчитать число скота у казахов было абсолютно невозможно. Можно было только сказать на основании наглядной местности, где народ скотоводством был богаче. Так, например, из всех внешних округов казахской степи Сибирского ведомства самым богатым считался округ Каркаралинский, где было 253 244 лошади, 48 409 голов рогатого скота, 2 320 000 голов баранов. При населении же в 65 000 человек приходилось на душу около 4 лошадей, 1 рогатая скотина и 17 баранов. Об истинном же богатстве скотом в казахской степи лучше судить можно по пригону скота к Петропавловску (в Тобольской губернии). В 1863 году пригнано было на мену: рогатого скота 100 000 голов, а баранов громадная цифра – 450 000 голов, ценностью все в 2 423 000 р. сер. (полагая круглым числом по 13 р. сер. за скотину и по 2 р. 50 к. с. за барана).
Скотоводство при тщательном за ним уходе и сбережении, умножалось быстро и почти прогрессивно, так что в хороших хозяйствах в течении 3-х либо 4-х лет оно могло удвоиться. Но, к сожалению, нередки страшные падежи. В 1857 году пало 29 323 лошади, 3 813 голов рогатого скота и 139 739 баранов. В 1836 году лошадей 101 399, рогатого скота 11 938, а баранов и другого мелкого громадная цифра – 452 234. В 1838 году в одном Каркалинском округе (названном в отчете военного губернатора богатейшим) пало от заледенелости снегов 82 729 штук. Происходило это потому, что редко казах строил на зимовку сараи и то только для мелкого скота, а большая часть защищалась от лютой степной стужи ущельями гор, камышами, густо растущими у окраин озер и рек, тальником и другими местами, защищенными самой природой. Немногие тоже запасались на зиму сеном, да и сама заготовка его была несоразмерна количеству скота. Сено скашивалось поздней осенью, по возвращении с летнего кочевья, а тогда трава, высохшая на корне, теряла уже свою питательность. Масса народа даже и этого не делала, а оставляла свой скот на всю зиму при подножном корме. Тогда скот был вынужден выдирать себе корм копытами из-под снега, а если случалась гололедица, то и этого скудного корма он себе добыть не мог и погибал тысячами. Сами морозы окоченевали скот до того, что он не в силах был разгрести и снега, и тоже погибал голодной смертью. Наконец, когда на беззащитный в открытой степи скот обрушивался страшный снежный буран, целые стада гибли в этой снежной могиле. Если же скот к весне и оставался жив, то едва передвигал ноги и подвергался изнурительным болезням. Летом же нередки в степи были засухи, трава выгорала, корма не было, а мириады паутов, мошки, комар, овода убивали скот не хуже морозов. Счастье казаха, что природа дала местному скоту некоторые противодействия, иначе существовать ему было невозможно. Так, например, чтобы баран (овца) мог переносить голод как верблюд, она дала ему жирный курдюк на хвосте, а в защиту от стужи положила не внутреннее, а наружное сало под самой кожей. Лошади и рогатый скот тоже были готовы к самому скудному корму и способны были после сильнейшего истощения быстро отъедаться. Пробежав 100 верст, казахская лошадь, чтобы не пасть, требовала лишь часового отдыха, горсти корма и глотка какой бы то ни было воды.
Миновав степной городок Сергиополь, где была церковь, сотня домов, окружной приказ и кое-какие торговцы, следом шли арасайские минеральные воды, в 29 верстах от другого окружного городка Копала, в 328 верстах от Аягуза. Источники эти находились при Арасанской казачьей станице и протекали у подошвы одной из отраслей Алатауских гор. Здесь Алатау поднимался на 11 000 футов над уровнем океана. Величественные пики его вечно покрыты снегами. Климат тут был умеренным, жара смягчалась холодом со снежных вершин Алатау. Минеральные воды били двумя ключами - теплым и холодным: теплый - в 28,5°, а холодный - в 16,5° по Реомюру. Запах воды был сернистым, вкус ее был щелочным и серным. Ее употребляли в ваннах и внутрь от худосочия, завалов, ран и язв.
Долина Арасана (называемая тоже «Джатысу») была окружена отрогами Алатау и орошалась речкой Биен. Отсюда к югу, до громадного озера-моря Балхаша было только 88 верст. Согласно исследованиям Светаева, истинная температура большого ключа была не выше +25° Р при 3° атмосферного воздуха, а малого - не выше + 14° Р. и при 3° же атмосферного воздуха. Вода (как он описывает) имела вкус вяжущий, содержал в себе значительное количество водорода и хлорокислых солей. Близ самой поверхности ключей отделялись пары серного запаха. Кроме излечения вышесказанных болезней, они были полезны в затвердении печени, английской болезни, золотухе, сифилисе, истерике, подагре, нaкожных болезнях. Казахи уверяли, что эти воды уничтожали бесплодие женщины. Самое удобное время для курса лечения - с половины апреля до половины июня. От Аягуза до Копала экипажная езда была очень удобна. В 1857 году здесь было поселено несколько казачьих семейств. К середине века станица стала довольно многолюдной и хорошо обстроилась. В публичном, роскошно разросшемся, саду росли на открытом воздухе персики, абрикосы, груши. Виноградные лозы, выписанные из Крыма и из Южной Франции генералом Гасфортом быстро акклиматизировались.
В целом, Копал был хорошим окружным городком. В нем было до 300 домов, до 2 000 жителей, штаб 10 сибирского казачьего полка и местопребывание копальского военно-окружного начальника. Были в городе и русские, и среднеазиатские купцы. Общественная жизнь при значительном числе гражданских и военных чиновников была довольно приятна.
