Если нация не знает своей истории, если страна теряет свою историю, то после нее они сами могут легко исчезнуть.
Миржакып Дулатов

Памятник тюркскому кагану на горе Шивээт Улаан

1949
Памятник тюркскому кагану на горе Шивээт Улаан  - e-history.kz
Исследования казахстанских археологов на культово-мемориальном комплексе на горе Шивээт Улаан в Центральной Монголии дали результаты

Результаты работ 2015–2016 годов, проведенные совместно с Центром археологии Института истории и археологии АН Монголии, позволяют сделать некоторые предварительные выводы, относительно культовых сооружений эпохи древнетюркских каганатов, сохранившихся на территории современной Монголии (Самашев, 2016, с. 19–64).

Возведение многокомпонентных культово-поминальных сооружений – корыков наподобие шивээт улаанских и других свидетельствует о существовании в древнетюркском обществе сложной мифопоэтической мировоззренческой системы и соответствующей многоступенчатой практики ритуально-обрядовых действий. В древнетюркском языке культово-поминальные комплексы и вся территория вокруг них назывались корыками – заповедными зонами. Они возводились в честь представителей высшего военно-административного сословия общества (каган, тегин, тархан, шад и др.) в соответствии с религиозно-философскими и культурно-ландшафтными представлениями, в специально намеченных (священнослужителями) местах.

Топографический план местности Шивээт Улаан с культово-поминальным комплексом

Выбранная территория должна по архитектонике и размещению природных объектов и по системе взаимосвязей ключевых компонентов соответствовать мировоззренческим представлениям и запросам практики отправления культово-обрядовых действий, и возможным другим критериям. Внутри многоугольного высокого храмового здания комплекса происходили кульминации церемониальных действий, связанных с культовым почитанием обожествлённого образа кагана, акты всевозможных жертвоприношений и т.д. С помощью апологетики образа «ушедшего к голубому Небу» кагана в обществе решалась также задача прокламации деяний новоиспечённого представителя небесного божества на «бурой земле», укрепления и сакрализации его власти и установленного им миропорядка, то есть обеспечения его харизмы. Однако, роль и предназначение корыка-святилища не ограничивается простой апологетикой божественного образа небоподобного кагана; он является священным центром не только конкретного микрорайона, а реального (не мифологического) пространства (от «солнечного восхода» до «солнечного заката», как указано в рунических текстах), то есть всего Тюркского Эля. В этом плане корык был тесно связан и с традиционным почитанием божества местности, культом природных объектов. Специфика проводившихся здесь обрядовых действий отражала представления древних тюрков о гармонии в мире. Они были направлены в первую очередь на получение милости у Тенгри и на сохранение стабильности в социуме через преодоление хаоса, наступившего в связи со смертью предыдущего кагана. Поминальная обрядность является частью структурированной мировоззренческой системы всего общества и тесно связана с ритуалами и празднествами календарного (или природного) цикла, культом предков и небесного кагана, войны и оружия, а также со многими другими обрядами социально-политического и культово-мемориального характера. Этноинтегрирующая функция является одной из важнейших предназначений такого рода культово-идеологических центров. Наличие стелы с тамговыми знаками многочисленных племён и народов в структуре комплекса со всей очевидностью демонстрирует эту идею. Пространственная модель мира древних тюрков предполагает прямоугольную характеристику с сакральным центром и особым значением востока и восточной ориентации.

Комплекс на горе Шивээт улаан ориентирован строго на восток. С восточной (то есть передней) части организован вход в святилище, и здесь же располагалась стела с тамгами, что достаточно чётко могла вписываться в систему координат древних тюрков. Более вероятными образцами для сооружения корыка на горе Шивээт Улаан могли послужить культово-мемориальные комплексы танской (или более ранней) эпохи, к примеру, мавзолей Цяньлин в Сиане, возведённый в честь Гаозуна (628–683) и императрицы Ву Зэтянья. Известно, что привлечение китайских и согдийских мастеров для строительства городов и различных культовых сооружений на основе взаимного сотрудничества довольно широко практиковалось в древнетюркских государствах. Достаточно вспомнить памятник Моюн-чуру, где указано: «После этого согдам и табгачам я дал (приказ) на (берегу) Селенги построить (город) Бай-балык» (Малов, 1959, с. 43).

 

Стела с тамгами

 

Важнейшим актом культово-церемониального характера является установка персонофицированных антропоморфных статуй и животных и мифических полиморфных существ. Изготовление и установка антропоморфных скульптур в поминальных сооружениях различного ранга как-то согласуется с культом предков, культом воина или оружия. Каждая из статуй несла предназначенную только для неё семантическую нагрузку, была наделена конкретной функцией в системе ритуала и маркировала социально-политическую структуру древнетюркского государства. Очень важно выяснить место и порядок расположения скульптур в комплексе и их иерархическую структурированность в общей системе, особенно для понимания содержания обрядово-магических действий, которые происходили здесь. Если допустить, что расположение статуй персон в барыке может отражать (или повторять) ту иерархию, которая была установлена при дворе отца Могиляна или ещё раньше, то следует обратить внимание на текст, высеченный на стеле в честь последнего: «При восшествии на престол моего отца, тюркского Бильгя-кагана, теперешние тюркские беги [расположились (?) в следующем порядке]. Позади (на западе) тардуш-беги с Кюль-чуром во главе, а за ним шадапыт-беги; впереди (на востоке) толес-беги с Апа-Тарканом… (13) во главе, а за ним шадапыт-беги. (Направо, на юг) … (беги)?) … Таман Таркан, Тоьюкук Бойла Бага Таркан во главе, а за ним Буюрук-(беги)… во главе вождь Внутренних буюруков Кюль-Эркин, а за ним буюруки… (14)» (Малов, 1959, с. 23).

Скульптуры человека со сложенными на груди руками

Вполне возможно, что при установлении статуй людей в корыках соблюдался аналогичный принцип иерархии, но в контексте представлений о продолжении жизни в другом измерении и в окружении совершенно других персонажей. Что касается сословно-политических признаков, то самым высоким рангом обладал, естественно, человек, изображённый с жезлом, имеющим навершие в виде человеческих личин. Жезл символизировал могущество и власть «Небом поставленного» мудрого кагана и его ближайшего окружения (шады, беки, верховный жрец и др.) над подвластными народами четырёх сторон света и в то же время напоминал о необходимости поддерживать «свой народ» и следить за всеми недремлющим оком. Эта идея чётко сформулирована в тексте битиктаса Бильге кагана: «когда я стал ханом… тюркские беги и народ… смотрели кверху (на трон) спокойными глазами. Когда я сам воссел на трон, то я стал осуществлять столь крепкую власть (над народами), жившими по четырём углам (то есть по сторонам света)» (Малов, 1959, с. 20).

Видимо, этой идее подчиняется вся символика и смысловое содержание личины на навешии жезла. По технике изготовления и стилистическим приёмам, а также способу передачи иконографических особенностей все антропоморфные скульптуры принадлежат к одной художественно-технологической школе, в основном к местной тюркской. Но нельзя отрицать возможность использования тюркскими ваятелями накопленного китайскими мастерами танской эпохи опыта создания монументальных образов для царских святилищ, среди которых особенно схожи статуи вассальных тюркских удельных каганов и знати, установленные на упомянутом танском императорском комплексе в Сиане. Тамги, изначально нанесённые на памятную стелу в честь умершего, принадлежали, конечно, тем племенам, которые находились в близких отношениях или были покорены и включены в состав конфедерации, особенно в период военных кампаний по восстановлению каганата. Тщательное изучение этих знаков и сопоставление их с известными образцами знаковых систем различных тюркоязычных народов, расселившихся на значительном пространстве Великого пояса евразийских степей, позволит в перспективе определить не только родоплеменной и этнический состав Второго Тюркского каганата, но и изучить некоторые вопросы, связанные с этнокультурной и военно-политической ситуацией в Центральной Азии и сопредельных регионах в раннем Средневековье. При этом надо иметь в виду, как отмечала И.В. Стеблева, что «религиозно-мифологические представления тюркских народов не были единообразными даже в пределах одного исторического периода. Об этом свидетельствуют дошедшие до нас тексты шаманского, буддийского, манихейского и христианского содержания, которые позволяют судить о богатстве мироощущения древних тюрков, а также о широте их культурных контактов» (Стеблева, 1989, с. 51).

В контексте данного положения следует подчеркнуть также особую роль манихейской религии в духовной и интеллектуальной жизни древних тюрков, наряду с основным религиозным воззрением – тенгрианством (также почитания Умай, поклонения Жер-Су и младшим божествам пантеона). Известно, что ещё при Бумыне его сын Мухан, впоследствии каган (553–572), был обращён в буддизм, а при его преемнике Тобо кагане (572–581) на тюркский язык была переведена «Нирвана-сутра». Такое воздействие буддизма, получившего распространение в Китае и соседних регионах через согдийцев с конца II в. на духовную жизнь правящей элиты древнетюркского общества, очевидно. Эти влияния должны прослеживаться в культовой архитектуре и монументальном искусстве древнетюркской эпохи.

Вариант реконструкции З. Самашева. Художник С. Аман

В то же время многие догмы буддизма вряд ли могли прижиться в среде древнетюркского этноса по причине специфики менталитета и образа жизни. Несмотря на то, что ранние тюрки в силу исторических обстоятельств оказались вовлечёнными в орбиту процесса распространения буддизма в Центральной Азии и Китае, а также испытывали влияние различных других конфессий в зонах контактов и диффузий, они всё же оставались приверженцами своей коренной веры – тенгрианства, даже нередко находясь в состоянии двоеверия.

В завершении отметим, что одной из актуальных проблем является изучение взаимоотношений древних тюрков с внешним миром, в первую очередь с Танской империей, поскольку именно эти отношения во многом определяли этносоциокультурный облик Центральной Азии изучаемой эпохи и оказали существенное влияние на ход истории и в последующие времена. При этом нужно иметь в виду, что понятие «внешний мир» включает в себя взаимодействие номадов не только с оседлым, земледельческим и городским населением, но в первую очередь с соседними народами, в экономической структуре которых преобладал скотоводческий способ производства. Анализ иконографических особенностей статуй и архитектурно-планировочных элементов комплекса и других источников позволяет нам предварительно датировать памятник концом VII в. н.э., возможно, началом VIII в. н.э. Если принять гипотезу о принадлежности корыка основателю Второго Тюркского каганата Елтерис (Гудулу, Кутлуг) кагана (ум. 691 г.) то это могло произойти только при его брате Капаган кагане (Мочжо), который царствовал в 693–715 гг., ведя упорную борьбу за укрепление суверенитета и сохранение внутренней стабильности в государстве.

З.САМАШЕВ, А.ОНГАР, А. ЧОТБАЕВ  

Литература:

Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. – М.–Л.: Изд-во АН СССР, 1959. – 112 с.

Самашев З. Древнетюркский культово-мемориальный комплекс на горе Шивээт Улаан в Центральной Монголии // Материалы V Международной науч. конф. «Кадырбаевские чтения-2016». – Актөбе, 2016. – С. 19–64.

Стеблева И.В. Синкретизм религиозно-мифологических представлений домусульманских тюрков // Народы Азии и Африки. – 1989. – № 4. – С. 51–56.

Автор:
Опросы
Как вы оцениваете уровень преподавания истории в школах?