Портал Qazaqstan Tarihy знакомит с работой известного этнографа Дмитрия Александровича Клеменца «Заметки о кочевом быте», опубликованной в газете «Сибирские вопросы» за 1908 год. Заслуживает внимания исследования Д. Клеменца, связанные с народами Сибири. Д. Клеменц сумел глубоко и пытливо проникнуть в жизнь и быт племен Сибири.
Читайте также:
Кочевой быт в трудах Клеменца. Часть 1
Вторая часть
Кочевой быт – сравнительно новое явление в истории культуры. Земледелие и охотничий промысел гораздо старше скотоводства. Земледелие развилось из разделения труда между мужчиной и женщиной. Непрочность и непостоянный характер половых связей заставляли женщину беременную, женщину с младенцем на руках, оставленную без всякой помощи и охраны, заботиться о своих нуждах, не рассчитывая на других. Мужчины уходили на охоту, бродили, следя зверя, по степям и лесам. Возвращаясь домой, мужчина гораздо больше интересовался своими сверстниками, чем женой. Женщина должна была приискивать пищу себе и детям. Естественно, что для нее было гораздо легче собирать плоды, зерна, орехи, ягоды, съедобные коренья, чем охотиться. Она и обратила на них внимание. Пример животных указывал ей, какие плоды съедобны. Другие открыл ей личный опыт.
Сперва, вероятно, была только охрана плодовых деревьев, ягод, съедобных кореньев от птиц и зверей, а потом и разведение их стали, главным образом, заботою женщин, подростков-детей и стариков. Таким образом, одно из величайших культурных завоеваний сделано было женщиной. И теперь еще, при ручной обработке полей, в тропических странах земледелие остается занятием женщины. Хотя приручение птиц, мелких обезьян, собаки составляют весьма древнее завоевание человека, но от приручения зверей и птиц, переход к кочевому хозяйству со стадами скота еще весьма далек. Процесс обращения человека из зверолова в скотовода, вероятно, шел другим путем. Среди различных промысловых животных, как бы ни была разнообразна фауна местности, всегда выделяется один, а иногда и несколько видов, имеющих наиболее важное значение для жизни населения. Жизнь такого животного охотник знает до мелочей. Он знает все его повадки и ухватки. Он даже по-своему заботится о нем, охраняет его. У натчезов, например, убийство самки бобра представляло сasus belli между соседними кланами. Подобные животные составляют необходимый элемент в жизни охотников, другие животные служат только подспорьем при главном источнике существования.
Примерами подобных отношений могут служить северный олень, обитатель тундр, бизон и степные краснокожиe Америки. Между человеком и этими животными образуется крайне тесная связь. Ни лопарь, ни самоед, ни чукча не могут жить без оленя. Они кочуют вместе с оленем, летом на север, зимой на юг, к границам лесов; также точно жил и американский индеец, передвигаясь вместе с бизоном то к северу, то к югу. Собственно говоря – это уже начало кочевого быта. На долю американских индейцев достались неукротимые, неприручаемые бизоны; северный олень оказался более благодарным животным: он допускал возможность более тесной связи между собой и человеком. В период, предшествующий эпохе знакомства с металлами, в Старом свете было много жвачных и однокопытных. Это все животные травоядные, живущие стадами; охота за ними была гораздо прибыльнее и удобнее, чем за зверями, живущими парами или мелкими группами. Сперва была коллективная охота, передвижение вместе со стадами животных, потом охрана от волков, наконец, некоторый особый вид сожительств. Человек селился около хороших пастбищ, на которых держались дикие лошади и быки. Сама охота дала случаи для приручения диких животных. Первая степень приручения заключалась только в том, что животное терпело около себя человека. На этой или недалеко ушедшей от этой степени приручения до сих пор остаются, например, олени у чукчей. Более близкое сожительство, более совершенная степень приручения развилась тогда, когда человек стал питаться молоком. Этот шаг, как нам думается, недостаточно оценен историками культуры: это дало значительное обеспечение человеку, досуг, возможность меньше бояться голода. Прежде передвижения стад руководили перекочевками человека, теперь переселением животных стал руководить человек. Это заставило животное ближе подойти к человеку: стоило поймать теленка и корова, несмотря на инстинктивный страх перед человеком, шла к его жилищу. Питание молоком, обладание скотом вызвали два явления: они дали возможность человеку жить в сухих травяных степях, даже пустынях, и обеспечили его настолько, что он мог смело селиться большими группами. Размер данного, временного поселения зависел от количества голов скота. Это же обстоятельство обусловливало и размеры передвижений, длину орбиты кочевания. Вероятно, этот быт сложился в степях, где без прирученных животных существование человека было почти немыслимо.
Отыскивая примитивную, доисторическую стадию хозяйства, некоторые этнологи пробовали создать такой период, в котором человек занимался только собиранием пищевых веществ, и ввели новый термин собиратели (Sämmler); но, по нашему мнению, такая стадия была невозможна в ту пору, когда уже выделился из антропоидов вод homo sapiens. Несомненно, человек в эту пору занимался уже охотой на животных. Клубни, коренья, плоды разыскивали также животные и человек несомненно вел борьбу со своими конкурентами, отгонял, убивал их и пользовался их мясом. Кроме того, человек на самых примитивных ступенях развития собирал около себя зверков и птицы просто для забавы. У самых примитивных обитателей Бразилии Карл фон ден Штейнен встречал целые зверинцы в хижинах Банаири; но эти племена настолько примитивны, что они не догадались и до сих пор о том, что эти зверки и птички могут служить большим подспорьем и в питании. Вместо термина «собиратели» мы признаем более удачным деление первобытных племен на охотников низшего и высшего типа.
Среди этих высших охотников несомненно и были сделаны первые попытки приручения и тех животных которые послужили базой кочевой культуре. Земледельческий быт, более древний и более простой по материалу получил всемирное распространение потому, что растения легче поддавались культуре человека, чем животные. Конечно, кочевой быть лучше обеспечивал человека, чем охота: он сразу давал настолько крупное обеспечение человеку, позволял жить такими крупными ассоциациями, которые при земледелии, без помощи прирученных животных, были немыслимы; но зато, при дальнейшем росте культуры, в благоприятных местностях земледелие, рядом с развившимися при оседлой жизни ремеслами и искусствами, положило начало крупными центрам цивилизации, главное оно дало возможность питать более крупные массы людей на данном пространстве, чем какая-либо другая форма быта, кроме обрабатывающей промышленности. Земледелие, ставши главным занятием наиболее культурных племен, подвергалось дальнейшим усовершенствованиям, на него потрачено было гораздо больше труда и изобретательности, чем на усовершенствование иных форм быта. Его по справедливости считают наиболее совершенной формой приложения труда. Оно дало начало и большинству отраслей обрабатывающей промышленности и не только кормило самого земледельца, но и крупные массы народа, которые не жнут и не сеют, а только занимаются обработкой и выделкой вещей, служащих для удовлетворения других потребностей человека. С тех пор во всех учебниках в виде аксиомы повторяется положение: земледелие – самая совершенная форма быта. Это положение, безусловно, справедливо в общем; но оно, подобно всем таким общим формулам, благодаря самой своей общности, не приложимо к любому данному случаю. Все тела притягиваются землей – гласит общая формула; но, при прямолинейном приложения этой формулы, можно утверждать, что и воздушный шар не может подняться на воздух. Точно так же иногда какое-нибудь усовершенствование не может быть применено потому, что оно слишком совершенно и деликатно для данной обстановки. Японская, китайская, бельгийская агрокультуры, несомненно, много совершеннее нашей системы земледелия; но на нашей почве такие усовершенствованные системы пока невозможны.
Как ни продуктивна земледельческая форма быта, она не единственная. Ни зверопромышленность, ни кочевой быт не вывелись даже в самых культурных странах. Скажем прямо, они необходимы для культурных обществ, как подспорье жизни. Благосостояние крупных групп приморского населения находится в прямой зависимости от ловли рыбы, одной из примитивнейших форм охоты. Насколько связано бывает благосостояние культурного народа с добыванием рыбы, указывает пример ганзейских городов. Переселение сельдей из окрестных морей произвело страшный кризис в экономической жизни этих городов. Сельдевый промысел из домашнего должен был превратиться в дальний, отхожий; требовалась перестройка рыболовных судов, переснаряжение и т.д. Это и было одной из причин падения Ганзейского союза. В новейшие времена споры между заинтересованными государствами из-за права ловли трески в Ньюфаундских отмелях доходили до серьезных дипломатических осложнений. Один этнолог как-то сказал, что все формы и приемы охоты были выработаны еще в доисторической период. Это положение слишком смело! Стоит взглянуть на современную выставку рыболовства, чтобы убедиться в том, что приемы рыболовства, выработано, теперь в цивилизованных государствах, столько же отличаются от примитивных рыболовных снастей, сколько трубы для выдувания стрел у аборигенов Малайского архипелага от крупповской пушки, хотя принцип в обоих примерах один и тот же – утилизация упругости газов. Усовершенствованию подверглись не только орудия лова, но и сама жизнь промысловых рыб подверглась тщательному изучению. В речном рыболовстве дело идет еще дальше: рядом с усовершенствованием лова принимаются меры к охране и даже разведению полезных и наиболее употребительных сортов рыбы. Приручение птицы началось давно, и, хотя охрана и разведение охотничьих и промысловых животных, четвероногих и птиц еще находится в руках любителей, несомненно, в будущем оно будет поставлено на более рациональную почву. Опыт уже есть: сибирской крестьянин, ради дорогих мягких рогов сибирского благородного оленя (Cervus maral), разводит его в полудомашнем состоянии, лет 80 тому назад, в Хемнице (в Саксонии) пробовали разводить речных бобров. Попытка, очевидно, не удалась, так как о ней ничего не слышно и бобровых шкур из Хемница не видно на рынках; но неудача — еще не невозможность, и повторения подобного опыта следует ждать.
Кочевой быт мало подвергся усовершенствованию. Кочевники – обитатели степей и пустынь, внутри континентов, жили, по большей части, вдали от культурных влияний, хотя продуктами культурных стран пользовались и пользуются в широких размерах. Точно также и продукты скотоводства играют не последнюю роль в жизни высококультурных народов.
Наш любимый черный чай привозится в воловьих кожах, и их на это употребление в одной Кяхте идет около 300 000 штук. За границей торгаш, желая навязать вам пару ботинок за дорогую цену, божится и лжет, что они изготовлены из американской кожи, т.е. привезенной от аргентинских кочевников. Это, впрочем, все еще мелочи. Тратить кожу на зашивку чаев невыгодно, с обувью также можно обойтись и без американских и азиатских кож, но вспомним, чем питается небогатый слой общества в Лондоне и других больших городах? Знаменитые ростбифы и бифстейки очень дороги. Даже материал для поджаренной свинины, любимый в Англии бекон, вывозится из Америки. Австралийские мясные консервы, солонина и даже свежая баранина из-за экватора обходится в Лондоне дешевле, чем своя английская. Усовершенствованное хозяйство, образцовое скотоводство все-таки не в состоянии дать одного из основных продуктов питания человека - мяса по более или менее доступной цене. Простой кусок сырого мяса у себя дома стоит дороже, чем вывезенная из южного полушария герметически закупоренная банка такого же, готового, зажаренного мяса. У нас те же отношения. Не говоря уже о Петербурге и Москве, Иркутск лет 18 тому назад кормился мясом из Монголии, енисейские золотые промыслы – из киргизских степей. Скот, пригнанный за 2000 верст, обходился дешевле местного. Итак, приходится признать, что, как бы мы ни смотрели на кочевой быт, он не только у нас, но даже в более культурных странах является существенным подспорьем в основном вопросе народного благосостояния, вопросе об удешевлении пищи. Но на это нам могут ответить; да, действительно, скотоводство южной Америки и Австралии полезно для Англии, но выгодно ли подобное состояние промышленности для этих стран? Может быть, это только результат недостатка населения, рабочих рук и тому подобного? Не входя в рассуждения об экономическом состоянии заморских стран, мы упомянем лишь, что, например, Австралия вывозит не только шерсть и мясо, но также пшеницу, вино и другие продукты. Если этих примеров недостаточно, мы в самой Европе, в культурных странах, можем указать такие местности, где кочевое хозяйство считается наиболее выгодным, а местами единственно возможным. В первой половине XIX века, после бурного периода наполеоновских войн, население Парижа стало сильно увеличиваться. Столица ума и моды, лаборатория, в которой вырабатывались новые идеи, заняла снова свое место в Европе и сделалась, по-старому, центром к которому стремилась вся Европа. Прирост населения вызвал усиленный спрос на съестные припасы, и особенно пошла в ход баранина с морского побережья Франции, с так называемых «соляных пастбищ» (Pré salée). Население забросило свое земледелие и, вот уже более 85 лет, бродя по соляным полям со своими баранами, превратилось в пастухов-кочевников, и благодаря этому повысилось его благосостояние. Париж растет, и вместе с ним растет и обеспеченность приморского населения Франции. Баранина в Париже хороша, но только в хороших ресторанах и только для того, кто не пробовал чего-нибудь получше. Она никак не может конкурировать с бараниной забайкальской, а тем более с монгольской. По-видимому, для производства хорошего бараньего мяса нужны три условия: сухость климата, обилие сухих солончаков с мелким, жестким, но питательным кормом пустыни и значительная высота над уровнем моря. Первые два условия имеются и в киргизской степи, но недостает третьего – и киргизская баранина хуже монгольской и даже забайкальской. Если англичане умеют провозить свежую баранину через экватор из Австралии и Новой Зеландии, то, кажется, только невнимание может помешать нам проводить зимой битую баранину по железной дороге за границу. Можно ручаться, что большая часть ее не доедет и до Парижа, а разберется по пути в крупных городах Европы.
Есть другой пример кочевого быта, сохранившийся в центре Европы, но как-то оставленный без внимания. Ученики крайне не любят исключений из грамматических правил, взрослые люди не любят того, что противоречит издавна усвоенным формулам, и на всех действует обаятельно успех. Успехи, достигнутые земледелием, заставляют и нас мечтать об интенсивном хозяйстве, об искусственных туках, но где об этом и мечтать нельзя, то мечтают хоть о каком-нибудь земледелии, о земледелии во что бы то ни стало; но мы проглядели Швейцарию. С обычной своей практичностью и здравым смыслом швейцарцы крепко держатся за свой горный кочевой быт, сумели его усовершенствовать и соединить с интенсивной культурой и промышленностью. Что такое альпийское хозяйство, как не тот же кочевой быт? Чем отличается оно от перекочевок алтайского тянь-шаньского киргиза, сойота или торгоута? Точно также с весны эти кочевники уходят на горные пастбища, где заготовляют себе на зиму молочные продукты, как и швейцарцы, а под осень спускаются в равнины и жнут хлеб. Разница вся в том, что швейцарец к своему кочевому хозяйству приложил усовершенствованные методы, выработал особый тип горного, молочного скота и технику обработки молочных продуктов. Он и сам ест сыр и снабжает им вас... Можно задать вопрос, что стал бы он даже теперь, при великолепных швейцарских дорогах, делать с районами верхних Альп без перекочевок? Как бы можно было утилизировать их? К тому же, и в самой Швейцарии есть местности, где люди живут только скотоводством, и живут хорошо. Нижние стойбища их близко подходят к району земледелия; но они пренебрегают им, находя, что корова кормит лучше, чем рожь и ячмень.
Как же быть, как утилизировать районы, подобные альпийским, где годные для земледелия площади встречаются мелкими клочками? Об этом пойдет речь в следующей главе.
