На бурятах можно проследить все переходы от чистого кочевого быта вплоть до оседлого, не выходя из пределов Забайкалья. В системе Онона, на границах Монголии мы встречаем чистый кочевой быт, с подвижным зимником. Здесь в большом ходу зимние откочевки в Монголию, на верхнюю Аргунь и на Торейские озера. Это уже не кочевки, а временные переселения, восходящие из обычного цикла кочевок на чужую территорию с платой за пастбище, что напоминает уже таборное кочевание. Луга, за недостатком леса, не огораживаются, а охраняются конными караулами; только кое-где удобренные луга огораживаются поскотиной. Тот же характер чистого кочевания сохранился у бурят к северо-западу от Читы на негостеприимных берегах Конды и других. На Аге мы видим уже, в той же Ононской системе, постоянные неподвижные зимники, огороженные поскотиной, и замкнутые изгороди с удобренными и орошенными лугами. Канализация у бурят в разных местах имеет различные цели: в одних – орошение, в других – дренаж, осушение местности. Зимние пастбища строго отделены от летних и, кроме того, установился особый вид симбиоза с соседними крестьянами. Крестьяне пасут свой скот на летних бурятских пастбищах, а за это буряты пользуются жнивьем у крестьян зимою. Передвигаясь на запад, из Агинского ведомства в Хоринское, мы там встречаем, по Уде, Хилку и Тугную, сначала орошенные и удобренные луга, затем снова чистейшее кочевание; начиная с Бодойской степи, идут посевы, совместно с удобрением полей, причем преобладает луговодство; около Петровского завода и западнее его мы видим полеводство с орошением и без орошения, постоянные жилища и в разных формах переделы полей и лугов. Оказывается, что в 1889 году в этом уголке произошла целая аграрная революция: вопреки интересам богатых обывателей, было произведено уравнение угодий и назначены сроки передела полей. Около Петровского завода целый улус в компании предпринял громадные оросительные работы и распределил право пользования сообразно степени участия каждого лица. Хотя в устройстве этих переделов несомненно, кое в чем примером послужили русские земельные распорядки, но слепого подражания здесь не было, так как нет двух населенных местностей, в которых схема уравнения была бы одинакова. Этот интересный вопрос остался очень мало разработанным до сих пор; но, несмотря на довольно пренебрежительное отношение к нему, все-таки ясно, что буряты, где представляется возможность, разнообразят свой быт и, вместе с новыми занятиями, вводят новые порядки, цель которых – обеспечить по возможности каждому правомерное пользование плодами своих трудов.

Указанные нами примеры, как нам кажется, дают достаточное понятие о том разнообразии и способности к культурным влияниям, какие обнаруживает кочевой быт. Это не что-либо узко обрамленное, окостеневшее, неспособное к развитию. Именно разнообразие его и подало повод новейшим теоретикам вообразить, что кочевник, занимающийся земледелием, по своему быту сходен с оседлым земледельцем, и что к нему может быть приложена та же форма поземельного устройства, как и к крестьянам. Мы у фанатиков этой идеи находим даже попытки исказить совершенно правильные и не возбуждающие никаких недоумений характеристики различных видов быта, принятые нашим законодательством. Закон знает инородцев бродячих, кочевых и оседлых. От новейших этнологов мы узнаем, что, кроме этих категорий, существуют

номады – не кочевники, а какой-то удивительный народ, который не иметь никакой связи с обитаемой им территорией, никаких обычно-правовых или экономических связей с землей, и этот фантастический номад приравнивается к бродячему инородцу нашего закона.

Но и бродячий инородец всё-таки связан с обитаемой им территорией: бродячий инородец - по смыслу тот, кто не имеет больших стад скота и питается, удовлетворяет своим другим потребностям при помощи звериного охотничьего промысла и рыболовства... И этот зверолов ни у нас, ни в Бразилии, ни в трущобах севера не бродит, куда попало. Пути его передвижений различны: в известный сезон он на берегах реки, в другое он в лесу охотится за белкой, или за соболем, затем подстерегает на горах оленя и т. д.; но все-таки как на реке, так в лесу и на горах разные ловища и удобные для промысла места не может всякий занимать, где попало. Промысловая тайга также имеет свои границы, и пользование ею определено известными обычаями тут существуют известные связи между человеком и территорией. Типичного номада нового изделия среди первобытных племен не найдешь. Его ищите среди босяков г. Горького, или, еще лучше, в труппах странствующих скоморохов.

Цыгане тоже могли бы в некоторых случаях подойти под категорию новоизобретенных номадов, а также африканские игорроты; но ни в каком случае не те забайкальские инородцы, из которых многие справедливо признаются номадами или, по-русски, кочевниками. Характера кочевника не теряет он потому, что сеет хлеб и косит сено, передвигается в течение года с места на место один или два раза, за двадцать верст или за две.

Основной критерий заключается в том, что служит основой его хозяйства - земледелие или скотоводство? Где у него подсобный промысел, где главный? Если мы примем этот критерий, а его нужно принять в том случае, когда вопрос идет об устройстве быта населения, то, усвоив эту точку зрения, придется признать громаднейшее большинство забайкальских бурят, минусинских татар, горных калмыков не оседлыми, а кочевниками. Это же вытекает и из рассмотрения данных о житье-бытье инородцев. Сделанный г. Яриловым вывод относительно чулымских инородцев повторяется всюду: наиболее обеспечены из них те, которые, занимаясь скотоводством, в то же время не пренебрегают земледелием и зверопромышленностью.

Число перекочевок и длина орбиты кочевания еще не определяют характера быта. Мы уже говорили, что приcевки хлеба иногда вызывают удлинение орбиты кочевания. а, с другой стороны, горный кочевник передвигается сверху-вниз и снизу-вверх по склонам хребта и одним взглядом может окинуть весь годовой цикл своих передвижений. Несмотря на то, что весь круг его кочевания крайне невелик, он - чистокровный вечный номад, да и в будущем не имеет надежды на перемену образа жизни. Ради одного удовольствия странствовать никто не станет поднимать с места свой скарб и перегонять скот. Если условия местности позволяют, всякий кочевник не прочь сократить свои передвижения.

Качинский татарин Минусинского округа давно уже забыл передвижную юрту и в то же время это – типичнейший скотовод-кочевник. Мы знаем кочевников, которые живут в юртах, сплетенных из тaльника, неподвижно укрепленных в земле; но это не дает никакого права считать их оседлыми. Обособленность населенных пунктов, стойбищ, более тесная связь данной группы лиц с данной территорией – явление, совершенно неизбежное при кочевании. Не могут же люди, имеющие хотя какое-нибудь хозяйство, бродить со своими стадами на удачу, как разрозненные атомы в пространстве? В одном мести соединяет людей необходимость огородить зимние пастбища или засеянный хлеб, в другом – выкопанный в степи колодец, в третьем – рыбная ловля и т.д. Всякий кочевник, всякая кочевая группа во все времена старались по возможности приурочить свои передвижения к определенному кругу местностей. Беспорядочное скитание со стадами по пустыне невозможно.

У некоторых кочевников, выработались совершенно правильно орбиты кочевания. Земельные отношения настолько урегулированы обычаем, что, при перекрещивании этих орбит, каждая группа знает свое место. Для лиц, присматривавшихся к кочевому быту, жизнь забайкальских бурят представляет только ряд вариантов этого быта. Варианты эти не представляют чего-либо необычного: они встречаются и у других кочевников. Целое стойбище, имеющее луга, огороженные поскотиной, с сенокосами, уравнение сенокосов, переделы земли – все это, как будто, очень напоминает нашу поземельную общину, и в исследованиях 1897 года такой общиной был признан булук. Однако же, при ближайшем рассмотрении дело оказалось не так просто. При пользовании лугами на одной определенной территории мы видим, что в нем участвуют очень часто лица из разных местностей; часто лугами пользуются обитатели довольно отдаленных местностей, если там имеются сородичи обитателей данного булука. Есть случаи, когда одна и та же семья является участницей в городьбе поскотины, в пользовании орошением в нескольких местах. Говоря о такой бурятской поземельной общине, ее защитники сами чувствуют, что это – признак непостоянный; поэтому булук у них иногда превращается в повинностную общину и чаще всего в общину для отбывания почтовой гоньбы по степным трактам, так называемой междудвороной гоньбы, какую-то ассоциацию ямщиков; но эта связь крайне ничтожна. Разъезды по степи от одного стойбища до другого на обывательских очень нечасто, и здесь уже никакой связи с территорией усмотреть нельзя. Повинность эта отбывается зачастую наймом. Иногда два соседних стойбища или улуса, имея сенокосы в разных местах, отбывают эту обязанность совместно. Кочевники Монголии точно также отбывают целый ряд повинностей сообща, но было бы в высшей степени странно сравнивать их с крестьянской русской общиной. Все черты сходства между последней и улусами кочевников довольно призрачны. Во всех аналогиях упускается из вида одно основное положение - упускается или почему-то признается ничтожным, именно то, что вся земля принадлежит целому племени или, со времени разделения инородцев на ведомства, - ведомству. Это начало, это общее право на землю как будто забыто; апеллируют к нему крайне редко, но это потому, что и при общности владения существует в положении известный порядок. Никто не залезает на занятый участок, никто безнаказанно не может выкосить чужой сенокос. Значение общего владения сказывается, когда, например, кто-нибудь на общем выгоне загородит поскотину, когда поднимается вопрос о расширении общей поскотины насчет метника или о том, чтобы обеспечить своих родичей, дать им место для зимников, когда надобно разобрать внутренний, поземельный спор.

Надобно знать, что при приеме в поскотину новых товарищей, первую роль играет принадлежность к роду, преобладающему в булуке. Против увеличения площади поскотины, против образования крупных загородей на свободной земле всегда поднимаются протесты. На нее смотрит все ведомство, как на резервный фонд. Все это признаки кочевого быта и миросозерцания кочевых народов. Не в том сила, поскольку десятин нарезать бурятам в том или ином уголке, а в том, что этими наделами, волостями и сельскими обществами нарушается бытовой союз взаимной помощи, в том, что в случае нужды бурят не будет иметь прибежища. 

Здесь мы походим к одному жгучему вопросу кочевой жизни – родовому быту. Эта форма союза вызывает самые горячие, самые беспощадные осуждения. В глазах новаторов, приверженцев ломки, это отжившая форма быта, которая должна быть возможно скорее стерта с лица земли. Общая черта всех таких теоретиков - особого рода идеализм. Was theoretisch wahr, das practisch ausfuhrbar ist (Что теоретически верно, что практически осуществимо). Более непосредственные, более чистые типы таких новаторов считали возможным посредством предписаний изменить все, даже религию. Менее стойкие считают необходимым «переубедить» людей, и тогда явится сама собой возможность начать жить по-новому. Но, во-первых, пусть люди будут логичны, как геометрическая теорема, жизнь все-таки не уложится в эту логику. Межевой, идя в поле и сличая теоремы геометрии с практическим землемерием, сразу увидит, что, если от равных величин отнять поровну, то остатки будут не равны. Сколько ни убеждайте кочевника в превосходстве земледельческого быта перед кочевым, он если и попробует, желая сделать угодное начальству, то будет блуждать как в лесу. Не в том только вопрос, сколько отрезать земли в надел бурятам - хотя нас и уверяют, что им отрезано будет все, чем они фактически владеют, а также и в том, как они будут владеть этой землей, на каких правах, при каких распорядках. Невозможно изданием закона изменить мировоззрение целой массы людей, которые к нему не приспособились. Между тем, новые земельные распорядки, новое административное устройство нисколько, по-моему, не соответствует строю бытовых и нравственных понятий бурят.

Много было сказано и написано о башкирском землеустройстве. Много горьких упреков вызвало оно; но нам кажется, что слишком много внимания было обращено на материальную, так сказать, на материалистическую, сторону устройства. Говорили об обезземелении, о раздаче участков и отрезков щедрой рукой за бесценок и даром. Все это, конечно, необходимо «в помышлении» держать, но не в том еще все зло: башкир, поставленный в новые условия жизни, очутился среди них без руля и без ветрил. Старый уклад родового быта не к чему было приложить, новые начала были ему совершенно чужды, и он остался среди хаоса новых понятий, как моряк, посаженный на коня, или как гусар на палубе корабля.

Новаторы не могут говорить сколько-нибудь сдержанным языком о родовом быте. Для них это - отжившая форма общежития, и они повторяют неизменно, как Катон о Карфагене, что его надобно разрушить. Карфаген действительно разрушили и сожгли, но вместе с ним погибло и все пуническое население.

Как-бы, однако, красноречиво ни критиковали родовой быт, надо помнить, что некоторые стороны его не потеряли значения и для нашего гордого своей высокой культурой общества. 

Родовой строй крепко держится за кровное родство. Род – это большая семья родственников; помня это, они не женятся друг на друге, считая половую связь делом предосудительным там, где на первом месте должна стоять взаимная связь, хотя и физического происхождения, но носящая чисто нравственный характер. 

Она обязывает родственников взаимной защитой, помощью. Родович должен выручать своего человека, не бросать его ни в нужде, ни в беде. Заслышав родовой клич, он спешит на призыв. Это очень примитивно, но остатки этого воззрения живы и должны быть живы даже среди нашего общества. У нас до сих пор считается предосудительным оставить без помощи родственника; пользоваться помощью родственника не считается неловким; она не унижает так человека в собственных глазах, как обращение к сторонней, частной или общественной благотворительности. Какие пагубные результаты производит в европейском обществе падение родового чувства, об этом надобно справиться у криминалистов. Чем заменится этот общественный инстинкт, когда совершенно изменится строй, поддерживаемый им? Можно жить в нищете, в нужде и несчастье, но можно ли жить без нравственных устоев, без сознания нравственных обязательств и без надежды на нравственную поддержку? Можно образовать деревни, волости из смешанных родов, назначить там старост, и старшин; но ни староста, ни старшина не будут администраторами своей деревни или волости. Обыватель чужой деревни, но своего рода будет ближе к ним по связям и интересам, чем свой однодеревенец. Сельское общество будет номинальной, административной единицей, и такие существуют уже у кочевников: их называют улусами; но спросите инородца, что такое улус? Он затруднится дать ответ. В так называемых булуках часто сосредоточено несколько родов, и если из них образовать сельские общества, то положение рода, образующего меньшинство в данной группе будет самое плачевное. Все власти селения и деревенские будут представителями большинства. Пестрый суглан или сход будет руководиться большинством и только его интересы будут иметь значение. Мы уже раньше упоминали, что в некоторых булуках сенокосами пользуются буряты, обитающие за 50-60 верст от них, потому только, что родовичи оставляют им сенокосные участки в силу родовой связи. После деления на сельские общества и волости такие далеко живущие члены данного рода останутся без покосов или большинство, в силу родовой связи, будет наделять их угодьями вопреки правилу. Теперь незаконнорожденные, калеки, сироты, престарелые обнищавшие находятся на попечении рода. В сельском же обществе никто не будет считать себя обязанным призревать чужеродцев. Это не наши; у нас есть свои сироты, - таков будет ответ. Мы слышали, что при выборах в волостные старшины и старосты инородцы отказывалась подавать голоса. Не знаем насколько справедливы подобные слухи; nо se non evero, e ben trovato (если это и неправда, то хорошо придумано). Это, по-моему, не упрямство, не злостное неповиновение, не тенденциозное пассивное сопротивление, а просто положение людей, ставших в тупик.