А. Букейханов о выборах в Степном крае

В современных исследованиях биографии А. Букейханова отмечается его многоплановая деятельность: ученый, этнограф, журналист, публицист, писатель, знаток лесного дела, политик и т.д.

В 1921 году на 1 Казахстанской партийной конференции РКП (б) один из руководителей Казахстана того периода В.А. Радус-Зенкович отмечал: «Что касается старого Букейханова – он лучший знаток края. Его необходимо умеючи использовать. Его влияние, может быть, имеет и далее влияния рядового технического работника, но он так быстро ориентируется в местной обстановке, что оказывает большую помощь. Он настоящий энциклопедист по части киргизского (казахского) быта, истории края вообще. Никакие книги не могут его заменить. Побольше бы нам таких работников, конечно, при условии и непосредственного нашего присмотра и руководства» [1].

Творческое наследие Букейханова многогранно, его собирают по газетным и журнальным изданиям прошлого столетия как на казахском, так и на русском языке. Алашевед С. Аккулы в статье «Журналист и публицист» (2013) отмечает, что публицистику А. Букейханова без преувеличения можно назвать летописью исторических событий конца XIX – начала XX вв. не только в Казахстане, но и во всей колониальной имперской России. Его научно-публицистическая деятельность берет свое начало в 1889 году и продолжается примерно до 1927 года.

В 1916 году в юбилейный для I Государственной Думы год [2] был подготовлен сборник статей «перводумцев» [3]. Одним из авторов, предоставивших статью, был Алихан Букейханов – депутат Думы от Степного края в 1906 году. Как известно, он прибыл в Санкт-Петербург в день роспуска Думы. Вместе с большой группой депутатов подписал Выборгское воззвание «Народу от народных представителей» с призывом к пассивному сопротивлению властям: не платить налоги, не ходить на военную службу. Все подписавшие воззвание были осуждены и наказаны тюремным заключением.

Текст статьи Алихана Букейханова «Выборы в Степном крае» воспроизводится по книге «К 10-летию I-ой Государственной Думы (27 апреля 1906 – 27 апреля 1916)» (Петроград: «Огни», 1916). Здесь собраны статьи депутатов: Н.А. Бородина, Л.М. Брамсона, А.Н. Букейханова, А.В. Васильева, М.М. Винавера, Н.А. Гредескула, В.И. Долженкова, И.Н. Ефремова, Я.К. Имшенецкого, Н.И. Кареева, крестьянина И.Л., Ф.Д. Крюкова, В.Д. Кузьмина-Караваева, М.М. Ковалевского, В.П. Обнинского, В.А. Оболенского, Н.А. Огородникова, Д.Д. Протопопова, И.И. Рамишвили, Ф.И. Родичева, Д.И. Шаховского, Ф.Р. Штейнгеля. Из 22 авторов – 14 представляли партию кадетов, членом которой был в свое время и А. Букейханов.

Текст статьи передается в современной орфографии с сохранением языковых и стилистических особенностей, сделано несколько незначительных исправлений без оговорок, поскольку это не влияет на содержание статьи. Имена собственные и отдельные понятия сопровождаются примечаниями.

ВЫБОРЫ В СТЕПНОМ КРАЕ[1]

Манифест 17 октября [4] в степи

На другой день по получении манифеста в Омске, мы телеграммою передали во все города нашей степи о даровании неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. Повсюду эта новость была встречена с восторгом. Мы получили от всех наших корреспондентов восторженные телеграммы. Особенное впечатление на киргизов [5] произвело обещание неприкосновенности личности и свободы совести. Они были весьма понятны для киргизов, личности которых подвергались постоянным ударам грубых агентов обрусительной политики, – та же политика постоянно давила религиозную совесть киргизов, закрывая мечети, медресе, конфискуя библиотеки. Что же касается свободы слова и собраний, то, благодаря бытовой особенности киргизской жизни, отсутствию фактического надзора и незнанию агентами власти туземного языка, киргизы, когда в том была необходимость, беспрепятственно осуществляли свободу слова и собраний, что они и доказали в первой стадии выборов в Г[осударственную] Думу, ведя свою агитацию на съездах, созванных крестьянскими начальниками [6], в их присутствии, и проведя своих кандидатов наперекор желаниям начальства.

В конце октября 1905 года интеллигентные киргизы, жившие в Омске, перевели Манифест 17 октября на киргизский язык и, с благословения цензора местных газет – вице-губернатора, – напечатали в Акмолинской областной типографии и послали в степь 10 000 экземпляров. Благодаря подвижности киргизов, в короткое время Манифест сделался достоянием всей степи. Повсеместно киргизы съезжались на большие и малые съезды, обильно угощались, читали Манифест, комментировали его, обсуждали вопросы о будущих выборах в Г[осударственную] думу. Киргизы самых отдаленных волостей массами поехали в степные города, где принимали участие в городских митингах, устраиваемых гражданами. Русские, татары, сарты и киргизы слились в одну братскую семью. Было время хорошее, никогда не виданное! Исключение составляла полиция, совершенно изолированная. Она являлась объектом беспощадной критики всех ораторов. Деятельность полиции была слишком красочна и понятна слушателям. Каждый спешил пожать лавры на жестокой критике старого режима и не ошибался. Киргизы  впервые были свидетелями такой беспощадной критики деятельности всемогущей местной администрации, делавшей раньше дождь и вёдро, а теперь молчаливо присутствовавшей на митингах.

В начале ноября на базарной площади в Павлодаре состоялся митинг, собравший весь город и приезжих из степи киргизов. Оратором выступал Я. Акпаев [7], бывший мировой судья, вышедший в отставку в дни свободы, «не желая служить с черносотенцами [8]». Трибуною служили штабели леса, сложенного на базарной площади. Собрание внимало экспансивному оратору. Его то и дело прерывали хором восклицаний: «пәле! пәле!» (выражение вроде «валяй!»). Вдруг все неестественно умолкло. Это поразило привыкшего к шумному вниманию толпы оратора. Он остановился. Оказалось, что в толпе обнаружили известного пристава А., присутствие которого считали излишним. Ему предложили оставить собрание, и он … подчинился! Это произвело на слушателей огромное впечатление.

Поездка Я. Акпаева из Павлодара в Каркаралы обратилась в агитационное турне. По пути оратора всюду встречали толпы киргизов, принимали как желанного гостя, провожали по дороге и расставались с ним, как с родным. Он доехал до родного города Каракаралов к середине ноября. Немедленно на единственной площади, перед лицом полицейского управления, состоялся митинг. На нем был весь город: вся русская интеллигенция, русские казаки, татары, сарты и киргизы.  Один мой товарищ, который только что пережил тиф и не мог ходить, попросил, чтобы его повезли туда, и приехал. Ораторами выступали судья, следователь, учитель, единственный местный батюшка и Акпаев. Разъясняли слушателям непонятный конституционный строй, критиковали весьма понятный слушателям старый режим.

Трибуною ораторам служила кобыла (половину слушателей составляли киргизы верхом), – другой подходящей трибуны не было. Был момент, когда на кобыле сидело в раз два оратора: батюшка и Акпаев. Передний говорил, второй ждал очереди.

После этого собрания в Каркаралах, в Омск полетели телеграммы о предполагаемом походе вооруженных степных киргизов на город и об угрожающей русским опасности. Это была наглая ложь, сочиненная растерявшимися людьми, которые мстили ораторам, критиковавшим их деятельность. Эта ложь стояла в полном противоречии с действительностью, особенно после незабываемой братской речи местного батюшки, принятой киргизами, как символ единения народностей.

Потревоженный в своем дворце, степной генерал-губернатор немедленно командировал в Каркаралы товарища прокурора, жандармского офицера. В Омске говорили, что собирают в степь карательную экспедицию.

Власти на местах действительно успели создать опасную тревогу. Я получил от каркаралинцев тревожную телеграмму, опровергающую лживый донос и подписанную русскими, казаками, татарами, сартами, киргизами, чиновниками, в том числе крестьянским начальником. Телеграмма эта была мною напечатана в тогдашних газетах и по телеграфу передана председателю бюро земского съезда Ф.А. Головину [9], но московский почтамт несколько дней не мог найти его!..

Экспедиция не состоялась. Кроме Акпаева, все оратора подверглись административному наказанию: чиновников перевели в разные места, уволили, некоторые сами бежали, перевели также в глухой приход отца Ивана.

В тюрьме до выборов

В январе 1906 г., в связи с событиями дней свободы, в Семипалатинске был назначен областной съезд. Меня арестовали на пути из Павлодара в Семипалатинск, в пос. Ямышевском [10], 8-го января. Между прочими моими бумагами была телеграмма: «Съезд партии кадэ [11]  назначен 4-го января в Москве, повестка почтою. Корнилов». Павлодарский уездный начальник К., производивший дознание, заподозрил в слове кадэ опасный шифр и потребовал от меня немедленного расшифрования этого слова.

Меня поместили в тюрьме в лучшей камере, находившейся в первом этаже, с двумя большими окнами, с большой русской печью. Первые пять дней никто из тюремной прислуги ни словом не отвечал на мои попытки заговорить с ними. Молча приходили в камеру, молча топили печь, приносили кипяток, молча уходили, отпирали и запирали камеру… Моя паспортная книжка, которую потом успело потерять омское жандармское управление, все мои бумаги, книги, бывшие при мне, были отобраны. Я страдал от безделья  и одиночества и старался убить время гимнастикой.

На шестой день, в неурочный час отворяется дверь моей камеры, входит самый строгий из надзирателей (назову его С.) и, красный, как рак, торопливо кидает на карниз печи клочок бумаги и, быстро убегая, бросает в мою сторону: «Я в город пойду через два часа!» Записка была написана моим другом, сообщавшим новости за стеною тюрьмы и просившим меня написать без всякой опаски все, что я вздумаю, и переслать письмо ему через верного человека, того же С.

После этого я аккуратно получал три столичные газеты, «Семипалатинские обл. ведомости», все потребовавшиеся мне книги, которые можно было найти в Павлодаре. За 4 с половиною месяца сидения в павлодарской тюрьме вечерами я читал целые часы солдатам дежурного караула Пушкина, Лермонтова и Шекспира. Слушатели располагались в коридоре против глазка моей двери, я устраивался у выступа печи, обращенного к двери, переносная лампочка ставилась на карниз печи. Хорошо помню, что большое впечатление на солдат произвел «Кориолан» [12] Шекспира. По просьбе других, не слушавших солдат я должен был повторно прочесть им «Кориолана». Солдаты также охотно слушали тогдашние газеты, но их больше всего интересовали сатирические фельетоны и в них отдельные меткие остроты.

По примеру тогда сидевших по всей России товарищей, я неоднократно обращался к прокурорскому надзору с просьбою снять допрос, произвести следствие, отдать меня под суд, предполагая при этом выйти из тюрьмы до суда. Но гг. тюремщики имели совсем другие виды, сажая меня в тюрьму «на здорово живешь». Ответы были одни и те же, в следующем роде: «Объявить под расписку на сем же содержащемуся во вверенной вам тюрьме арестанту А.Б., в ответ на поступившее ко мне … его заявление, что таковое препровождено на распоряжение начальника омского жандармского управления. Прокурор имя рек». Пытался я о том же просить гр. Витте [13] и министра юстиции Акимова [14]. При этом моя телеграмма (я спешил), переданная в Павлодаре следователю, почтою отправлялась в Семипалатинск (360 верст) [15] г. прокурору и, пролежав у него законные сроки, тем же путем возвращалась ко мне. Словом, волокита была идеальная. Гр. Витте ничего не ответил, а Акимов, спустя два с половиною месяца, сообщил бумагою от 11 апреля 1906 года за № 84, что «г. Б. находится в тюрьме по распоряжению министра внутренних дел, а потому министерство юстиции не может удовлетворить его просьбу отдать его под суд».

В то же время правая газета, выходящая в резиденции степного генерал-губернатора, печатала инспирированную хронику: «А.Н. Букейханову, как мы слышали, предъявлено обвинение по ст. 1035 уложения о наказаниях [16] и т.д.» Это была одна из попыток покушения с негодными средствами помешать моей кандидатуре в члены Государственной Думы от киргизов   Семипалатинской области.

А степь уже готовилась к выборам.

В «Биржевых Ведомостях» был напечатан «катехизис» [17] к.-д. партии, переведенный тогда же на киргизский язык. Вскоре после появления в степи этого перевода крестьянские начальники были командированы в степь для агитации. Они собирали большие съезды киргизов  в степи, разъясняли им манифест 17 октября, говорили, что до сих пор законы издавались чиновниками, незнакомыми с народным бытом, законы не соответствовали требованиям жизни… Царь созывает Государственную Думу, чтобы согласовать законы с запросами жизни… Киргизы также призваны избирать своих депутатов. Нужно выбрать людей хороших, а не тех, которые сидят в тюрьме. Хорошего человека правительство не заключает в тюрьму…

Киргизы переложили катехизис к.-д. и свои агитационные речи в стихи. На одном и том же собрании, происходившем под открытым небом, крестьянский начальник со своим переводчиком занимал центр круга; официального оратора окружали богатые важные старики, бии. За ними места занимала пешая и конная демократия, Здесь устраивался на лошади певец-балалаечник [18], имитирующий юродивого, и агитировал за тех, кто безвинно сидит в тюрьме, борясь за народные интересы, и объяснял, к какой русской партии они принадлежат. Собрание хором кричало: «Рас, рас!», т.е. верно, верно! Официальный оратор спрашивал у своего переводчика: что значит «рас»? Переводчик, как и все собрание, сочувствовавший  агитатору-балалаечнику на лошади, лукаво переводил, что собрание соглашается с его высокородием.

Так крестьянские начальники вели за нас предвыборную агитацию.

В степи стражники ловили конокрада и настигли его в ауле всеми уважаемого, известного мирною жизнью киргиза (назовем его Канжигалы [19]). Стражники, арестовав конокрада, прихватили и Канжигалы. В степи случай самый обычный. Канжигалы посадили в павлодарскую тюрьму. Он, не дождавшись суда, умер. Тюремная администрация и уездная полиция из этой смерти невольно создали благодарный материал для предвыборной агитации. Прах покойника отказались выдать семье, задумали хоронить покойника без соблюдения религиозных обрядов где-то за оградою городского кладбища. Борьба за прах покойника продолжалась трое суток, семья грозила жалобою высшему начальству в Семипалатинске и в Омске. Время было не такое, чтобы полиция не сдалась: киргизы  получили своего покойника и увезли домой в степь, хоронить на родной земле. Этот случай не мог послужить в пользу агитации официальных ораторов.

В тюрьме меня держали совершенно изолированно от других арестантов, большинство которых составляли киргизы-конокрады. На прогулку, полчаса в день, я выходил один. Благодаря одному исключительному случаю, Пасхальную [20] и Фомину неделю [21] я провел со всей тюрьмой. В Страстную [22] обыватели гор. Павлодара нанесли «несчастным»  куличей, окороков, яиц и прочей снеди в огромном количестве. Подаяние принимал тюремный староста и милостынею этою были набиты до крыши два ларя, находившиеся в кладовой, запиравшейся огромным замком, ключ которого находился у дежурного надзирателя.

В первый же день Пасхи утром в коридоре собрался сход всех арестантов, в том числе и киргизов, открыли мою камеру, потребовали и меня на сход. Оказалось, что за ночь исчезли из запертых ларей несколько окороков, куличей, большая партия яиц. Тюрьма судила надзирателей и дежурного из них, у которого находился ключ от кладовой. Судьбище было оригинальное и пристрастное: арестанты состязались в тюремном красноречии, богатом необычайными, непечатными оборотами и красочными словами, – киргизы, к моему удивлению, не отставали от русских товарищей, – разносили надзирателей, которые в ответ молчали и потели.

После часовой брани, когда все ораторы высказались, староста предложил: «с паршивой вши ничего не возьмешь, не стоит жаловаться на них начальству; пусть вся тюрьма на Святой и Фоминой будет открыта целый день».

Надзиратели с полной готовностью согласились. И тюрьма две недели пользовалась полной свободою.

Что бы было на Руси, если бы от времени до времени из государственных ларей не исчезали народные окорока?

15 апреля 1906 года меня перевезли в омскую тюрьму, откуда выпустили 30 апреля, когда стало известно, что я единогласно избран выборщиком [23] в своей волости.

Выборы в степи

Во всех киргизских степях выборы были назначены в последнюю очередь. В Семиреченской области ко дню роспуска І-й Государственной Думы выборы даже не успели состояться. Киргизы имели массу свободного времени сговориться и столковаться относительно кандидатов выборщиков и членов Государственной Думы. А когда настал момент выборов, то они производились быстро, как разыгранная пьеса. Только я в своей волости прошел в выборщики не без борьбы. Наш управитель, неграмотный человек, и его писарь оказались тонкими знатоками избирательного закона и толкователями его. Так как я не домохозяин, а приписан к семье матери, где домохозяином записан покойный брат, управитель и писарь не допустили меня к баллотировке. Из 27 выборных, уполномоченных, 18 составили приговор в том, что они выборщиком избрали меня, но, благодаря приведенному разъяснению управителя выбран был другой выборщик, получивший 14 из 27. Уездная комиссия, которой дали неверные сведения, умолчав о смерти моего брата, утвердила выборы. Мы обжаловали их в губернской комиссии. Она назначила новые выборы, происходившие уже тогда, когда заседала I-я Государственная Дума.

Настроение на местах повышалось, администрация и полиция соответственно чувствовали наступающий у них паралич. Мы по телеграфу сообщили в степь о новых выборах. Управитель и писарь моментально забыли свое знание избирательного закона и свою роль толкователей его. Я был на этот раз избран выборщиком единогласно.

В начале июня в Семипалатинск приехали 176 из 184 выборщиков нашей области. По всей области в выборщики были избраны известные, уважаемые старики, хаджи и молодые богачи. Выборщики представляли всю степную интеллигенцию, тот класс населения, который на местах всегда занимается общественными и политическими делами. Мы стали устраивать группами (для всех не было подходящего помещения) избирательные собрания. На этих собраниях выяснилось, что вся область избирает меня. Никто соперником мне  не выступал. Собрания проходили однообразно, они не напоминали избирательных собраний, проходящих в острой полемике противников. Вся борьба, сопряженная с выборами, была исчерпана в степи, когда выбирали выборщиков. За два дня до выборов мы узнали, что против моей кандидатуры среди устькаменогорских и зайсанских выборщиков (род Найман) известный старый доктор-киргиз и выставляет свою кандидатуру. Он не был выборщиком, но, пользуясь неведением киргизами-выборщиками избирательного закона, доктор А. преследовал какую-то неизвестную нам цель. Вечером я получил приглашение в гости к выборщику С. Чорманову [24], зятю доктора. Мои друзья, говоря, что я пройду в депутаты против устькаменогорских и зайсанских выборщиков, советовали мне отказаться от приглашения; но я заявил им, что кандидату в члены Государственной Думы не подобает избегать  избирательных собраний, и отправился к Чорманову. У него была односторонне избранная публика: преобладали муллы, хаджи и старики, было их около 40 человек. Они учинили мне форменный допрос с пристрастием, интересовались вопросом, как я смотрю на религию, буду ли я защищать религиозные интересы киргизов в Государственной Думе? Не постеснились ставить вопросы о моей семейной жизни. Доктор А. с интересом наблюдал за нашими прениями. Беседа наша затянулась до восхода солнца и завершилась фетвой старика хаджи устькаменогорца Кайранбая, заключавшего свое благословение киргизской клятвой: «Пусть лишится жены и будет неверным тот, кто не выберет завтра Алихана». Доктор в то же утро выехал из Семипалатинска. Он, кажется, обманул надежды своих патронов.

Семипалатинский губернатор генерал Галкин [25] пригласил нас к себе на беседу. Я говорил своим товарищам, что они приехали на выборы, а не в гости к губернатору, что не нужно ходить. Мне отвечал тот же Кайранбай: «Милый сын мой! Когда бывало, чтобы нас в гости просил губернатор?.. Если мы дожили до настоящих красных дней, то что может нам сделать губернатор? Мы пойдем, послушаем, какой он соловей!..»

Речь генерала Галкина для нас была стара. С нею киргизы были знакомы еще с зимы. Галкин давал слушателям наставление, кого следует выбирать и кого не следует выбирать в депутаты. Слушатели отвечали ему: «Рас! Рас!»… а на следующий день выбрали меня 175-ю шарами из 176.

Алихан БУКЕЙХАНОВ

Примечания:

1. Архив Президента Республики Казахстан Ф.139. Оп.1. Д.2. Л.47-49.
2. Государственная дума Российской империи I созыва – первый избранный населением представительный законодательный орган Российской империи.  Государственная дума I созыва работала 72 дня, с 27 апреля  по 9 июля 1906 г., была распущена Указом императора от 8 июля 1905 г.
3. «Перводумцы» – депутаты I-й Государственной Думы Российской империи.
4. Манифест об усовершенствовании госудерственного порядка – законодательный акт Верховной власти Российской империи, обнародованный 17 октября 1905 г. Манифест провозглашал и предоставлял политические права и свободы: свобода совести, свобода слова, свобода собраний, свобода союзов и неприкосновенность личности.
5. До 1925 г. казахов называли киргизами или киргиз-кайсаками.
6. Должность «крестьянский начальник» введена на территории Акмолинской, Семипалатинской, Уральской и Тургайской областей в 1902 г. Основные обязанности – административно-полицейские, судебные. Они имели право приостанавливать решения сельских сходов, смещать волостных и сельских писарей, рассматривать жалобы на чиновников волостного и сельского уровней.
7.  Я. Акпаев (Якуп Акпаев,  Жақып Ақбаев) – общественный деятель начала ХХ в., юрист, этнограф, член правительства Алаш-Орда. Автор трудов по этнографии и народным обычаям.
8.  Черносотенцы – представители крайне правых организаций в России в 1905-1917 гг.
9.  Ф.А. Головин – земский деятель, один из основателей партии кадетов и член её ЦК (1905 г.).
10.  Ямышево – село в Лебяжинском районе Павлодарской области.
11.  Конституционно-демократическая партия («Партия Нарадной Свободы», «к.- д. партия», «конституционные демократы», «партия кадетов») – политическая партия в России в начале XX века.
12.  «Трагедия о Кориолане» – трагедия Шекспира, основанная на античных жизнеописаниях полулегендарного римского вождя времён Кориолана. Основными источниками послужили сочинения Плутарха и Тита Ливия.
13.  С.Ю. Витте – первый председатель Совета министров (1905 – 1906) Российской империи, один из инициаторов принятия манифеста 17 октября 1905 г.
14.  М.Г. Акимов – государственный деятель Российской империи, министр юстиции (1905 –1906), председатель Государственного совета (1907 – 1914)
15.  360 верст – около 385 км.
16.  Уложение о наказаниях – кодифицированный нормативный акт, содержавший как нормы, регулировавшие общие вопросы уголовного права, так и устанавливающие ответственность за совершение конкретных преступлений.
17.  Катехизис – краткое изложение текста в форме вопросов и ответов.
18.  Певец-балалаечник – в данном случае акын-домбрист.
19.  Канжыгалы (Қанжығалы) – казахский род, входящий в состав племени Аргын Среднего жуза.
20.  Пасхальная неделя (Светлая, Святая неделя) – праздничная неделя в народном календаре славян, начанавшаяся в дни Пасхи.
21.  Фомина неделя – христианский праздник, празднуемый в следующую неделю  после Пасхи.
22.  Страстная неделя – неделя перед Пасхой.
23.  Выборщик – избранный съездом представитель для участия в избирательном собрании, на котором всех кандидатов выбирали по очереди, голосуя шарами.
24.  С. Чорманов (Садуақас Шорманов) – общественный деятель начала ХХ века, поэт, литератор,  член движения Алаш, автор статей по истории, этнографии, культуре, экономике, образованию казахского народа, о реформах и изменениях в административной и судебной системах.
25.  А. С. Галкин – военный губернатор Семипалатинской области  в 1903 – 1908 гг.