Несмотря на громадное пространство земли, заключавшееся в границах Акмолинской области (один Акмолинской уезд - более 165 тысяч квадратных верст), Акмолинский и прилегавшие к нему уезды были не особенно богаты дикими млекопитающими. Мало способствовавшие размножению животных безводные степи и пустыня Бетпакдала, и крайне ограниченное количество лесов (и то преимущественно в северной части уезда) были главными причинами бедности акмолинской фауны. Более того, охотничья деятельность казахов способствовала постоянному уменьшению численности маралов, альпийских козлов (таутеке) и баранов (архар, аргали), косуль, сайги, куланов, всех съедобных водоплавающих птиц и их яиц.
Не задаваясь систематическим исследованием по части зоологии казахской степи, портал Qazaqstan Tarihy передаст только те отрывочные наблюдения и заметки, которые были упомянуты этнографом Владимиром Карловичем Герном в труде «Зоографические заметки по Акмолинскому уезду»
Волк. Қасқыр, бөрі.
В Акмолинском уезде существовали два вида волков. К югу от реки Ишим встречался степной волк, которого называли спутником всех казахских стад во всех перекочевках. В северной же части уезда, к северу от реки Ишим, преимущественно встречался волк, больше ростом и темнее шерстью.
Волки всегда издали сопровождали казахские стада и, главным образом, стада овец, которые постоянно несли большие потери от этого хищника. Стада казахов обычно так плохо охранялись от хищника, что предоставляли волку полную возможность существовать почти исключительно за счет. Счастьем для кочевника было, если осенью сразу выпадал рыхлый снег, глубиной в 5-6. Тогда все казахи, имевшие хороших, выдержанных для такого случая лошадей, садились верхом, и разъезжались из аулов в разные стороны с собаками, у кого есть, для выслеживания волков. У кого не было собак, те ехали без них.
Вообще, охотнику-казаху не особенно была нужна собака, так как он сам хорошо знал, где он, скорее всего, может найти волка. Зрение же у казахов было отличное: на расстоянии, недоступном для городского жителя, казах видел предметы свободно и вполне отчетливо. Казахи отправлялись на поиски за волками с небольшой палкой (сойыл), или толстой (иногда в дюйм толщиной), крепко сплетенной нагайкой. Как только они находили волка, казахи с громким криком скакал вслед за ним, давая этим криком знать о своей находке. Тогда к погоне присоединялись все: и те, кто встретился случайно, и менее удачливые охотники. Если же на пути погони встречался другой волк, он «по волчьему обычаю» бежал в другую сторону, а не вместе с первым. Для преследования таких волков отделялось несколько погонщиков со свежими лошадьми. Если снег был достаточно рыхлым и глубоким, то волк скоро уставал и охотники быстро его догоняли и убивали. Пятнадцать верст постоянной скачки по рыхлому и глубокому снегу было совершенно достаточны для того, чтобы загнать его до полного изнеможения. Если же снег не был особенно глубок, волку было намного легче бежать, отчего он не так сильно и скоро утомлялся. В этом случае для его полного утомления приходилось скакать верст 25 и более. В редких случаях могли бежать до 40 верст.
Охотники всегда скакали вслед за волком. Чтобы больше напугать и этим вызвать усиленное напряжение сил и скорее утомить волка, казахи громко кричали, во время погони. Сначала волк скакал очень быстро, отчего погоня едва могла за ним следовать, не выпуская его из виду. По мере утомления волка, быстрота скачки уменьшалась и, все более и более сокращалось расстояние между волком и преследовавшими его охотниками. Наконец, приходивший в полное утомление хищник уже бежал довольно медленно, с опущенной головой и далеко высунутым из пасти языком.
Тогда казахи начинали подгонять волка ударами палок и нагаек. Те, кто потерял палку, или забыл захватить ее и случайно поскакал за погоней, тот вооружался стременем от своего седла, для чего отстегивалось правое стремя с путлищем. Совсем изнемогший от усталости волк падал, затем садился по-собачьи с открытой пастью, которую заполнял собой высунутый во всю длину, распухший, сухой и воспаленный язык. Одного сильного удара по голове или по носу бывало достаточно тогда для того, чтобы убить зверя.
Когда сразу на землю выпадал глубокий снег, такая охота бывала очень удачливой и много волков платили своей шкурой за убытки, причиненные ими казахскому скотоводству.
Отравлением волков казахи не занимались, а также редко стреляли их. Редкость охоты с ружьем на волка объяснялось тем, как этот лукавый хищник нелегко подпускал к себе охотника на ружейный выстрел и разве случайно становился добычей ружейного охотника.
Лисица. Түлкі.
Лисица встречается во всех горных и лесных местностях Акмолинского уезда и составляет предмет очень любимой киргизами охоты с беркутом. Особенно богаты лисицами Еременские горы (к северу от верховьев реки Ишима) и горы с обеих стороны верхнего течения реки Сарысу. В этих горах, совершенно свободных летом от киргиз и киргизских стад, лисица плодится и выкармливает детей в полном приволье. Множество мышей, в особенности близ киргизских зимовок, обеспечивают вполне ее пропитание.
В Акмолинском уезде часто встречается степной представитель лисицы - корсак (Vulpes corsak). Он больше водится к югу от пересекающей Акмолинский уезд р. Ишима, преимущественно в степных, холмистых местах.
Киргизы охотятся на него с беркутом же и с киргизскими борзыми (тазы) - помесью туркменской борзой, по большей части с киргизской степной собакой. Кровных «тазы», каких мне приводилось видеть в Сыр-Дарьинской и изредка в Семиреченской области, в Акмолинском уезде я не встречал; да, непривыкшие к воспитанию тазы, акмолинские киргизы и не заботятся о чистоте ее крови.
Как лисиц, так и корсаков киргизы ловят в детском возрасте, выкапывая из нор. Они их выкармливают в юртах, до зимы. Когда же зверки совсем вылиняют и оденутся в пушной зимний мех, то киргизы убивают их, и мех большей частью употребляют на шапки.
Барсук. Борсық.
Барсук был распространен часто во всех горных местах уезда.
Казахи охотились за ним с ружьем, для добычи шкуры, на продажу и, главным образом, сала, которое считалось лекарством в казахской народной медицине. Более того, сало барсука использовалось как профилактическое средство от обмораживания частей тела. Сало барсука употреблялось также для смазывания ременных частей казахской седловки и уздечки, для сохранения ее прочности и мягкости во время морозов.
Горностай. Ақкіс.
Горностай водился по всей северной и даже средней части Акмолинского уезда (к северу от 19° северной широты). Для его добычи охотники устраивали ловушки и силки. В начале зимы на акмолинском базаре можно было сотнями приобрести шкурки горностая и за очень дешево, но эти шкурки были много меньше и далеко не так пушисты, как те, что встречались севернее Акмолинского уезда.
Сурок. Суыр.
Сурок был довольно распространен в Акмолинском уезде. Его можно было встретить во всех горных и холмистых местностях уезда, в особенности же в Еременских горах и во всех горах, находящихся к югу от верхнего течения реки Нура и в Засарысуйской горной части уезда.
Сурок составлял любимую пищу медведя. Поэтому медведь охотился за ним осенью, когда сурки были очень жирны. Обычно они подкрадывались к сурчине очень осторожно, ползком, и ловили их, нападая одним прыжком, как только незаметивший врага сурок оставлял свою нору. Кроме того, медведь, в случае неудачи выжидательной охоты, разрывал сурчины и добывал из них мирных хозяев.
Казахи охотились на сурков с ружьем, тоже выжидая выхода сурка из норы. Шкуры сурков выделывали на мех, для подбивки зимних бешметов, a сало употребляли так же, как и барсучье. Однако в сравнении с салом барсуков, жир сурков считался более действенным и как лекарство, и как смазка кожаных предметов седловки.
Заяц беляк. Қоян.
Заяц беляк довольно часто встречался по течению реки Нура, имея защиту от хищников в зарослях тала, покрывавших берега этой реки, и встречая всегда в долине Нуры обильную пищу.
Беляк водился в довольно большом количестве в северной части уезда, где у него было много мест для укрытия от множества врагов, одинаково усердно его преследовавших. Чем южнее, тем реже он встречался. К югу от течения реки Сарысу и в долине этой реки беляка не водился.
Поэтому одним из самых южных мест его местообитания в Акмолинском уезде считали урочище Караагач, в лесных зарослях которого беляка нередко видели.
В редко посещаемых в летнее время горах за рекой Сарысу попадался иногда тумак, живший в довольно глубоких норах. Он был такой же маленький, какой встречался в камышах, в зарослях чия и по прибрежным кустам в Семиречье и по рекам Чу и Сыр-Дарья. Его там можно часто было встретить и в горах. Казахи охотно употребляли в пищу и тот, и другой вид зайца.
Кулан. Құлан.
Акмолинский уезд, один из немногих, представлял еще привольные места для пастбищ кулана.
Как только, в марте месяце, казахские волости, зимовавшие по берегам реки Чу, переходили по последнему, уже почти стаявшему снегу, пустыню Бетпакдала, за их табунами, а иногда и в самом табуне, двигались с юго-запада на северо-восток, в пределы Акмолинского уезда и куланы. Стада куланов переходили пустыню Бетпакдала и, выждав уход казахов далее к северу, к берегам реки Сарысу, расходились по горам и долинам, примыкающим к северной окраине пустыни. Там они жеребились и кормились все лето. В тех местах казахи мало их беспокоили, так как во время лета казахи кочевали не ближе 300-400 верст от пастбищ, занятых куланами.
Еще в середине XIX века, как отмечал Герн, куланы заходили и к северу от реки Сарысу и доходили до рек Нуры и Кулан-Утмеса, но, как воспоминание об этом, осталось только имя этой реки. К югу от Бетпакдала Герну не удалось увидеть куланов, а сами казахи свидетельствовали, что куланы отправлялись на юг лишь после первого снега и зимовали к западу от озера Телекуль, в пределах Перовского уезда Сыр-Дарьинской области, на границах этого уезда с Тургайской областью.
Также встретить куланов можно было близ гор Хантау в Семиреченской области, на правом берегу реки Чу. Кроме того, они водились в песках Сарытау-кум, к югу от нижнего течения реки Или. Охотиться на куланов можно было в холмах близ северного (правого) берега реки Или, напротив камышей Бахтиар-арал (находящихся между устьями рек Чилика и Тургеня). Куланы постоянно жили близ этих холмов. Там они проводили и зиму, вообще в тех местах очень легкую и короткую.
В пределах Акмолинского уезда куланы проводили лето на холмах к югу от лога Кос-тас и на южном склоне группы Актавских гор.
Герн рассказывал, что, возвращаясь с берегов реки Чу, в сентябре 1893 года он встретил косяк куланов, невдалеке от лога Кайп-мергеннын карасу. Косяк состоял из 30-40 голов разного возраста. Спугнутые преследовавшим их мергеном, куланы крупным галопом понеслись наперерез его пути. Проскакав через дорогу, куланы остановились за небольшим возвышением, шагах в трехстах от Герна и встали к нему фронтом, так что возвышение скрывало только их ноги до колен: «Они, по-видимому, были изумлены движением, вероятно, нового, невиданного ими предмета - моей повозки, которую я тотчас же приказал остановить. Я начал стрелять в куланов из бывшей у меня с собой скорострельной винтовки системы Мартини». Куланы стойко выдержали два-три первых выстрела. Но когда они увидели, что от выстрела упал один из них, затем поднялся и, хромая, пошел в сторону от косяка, по направлению к горам, косяк смешался, покружился несколько секунд на месте, и в беспорядке запрыгал галопом по направлению вправо от экипажа.
Знакомые с привычками куланов, казахи позже рассказали Герну, что замешательство в косяке куланов произошло от того, что был ранен вожак, к которому косяк, уже привык. Из-за отсутствия вожака куланы смешались. Когда же они избрали направление своего пути, то кулан, шедший обычно впереди, был заменен другим, который и повел косяк. Надо заметить, что в косяках и табунах куланов вожаком был всегда одна из старейших в косяке кобылиц, которые обычно осторожнее жеребцов. Жеребцы в голове косяков не ходили, а всегда замыкали косяки при их передвижениях.
«Куланы переместились по дуге круга, центр которого составлял мой экипаж, понемногу увеличивая круг, и остановились вновь. Я сделал еще несколько выстрелов, стоя в экипаже. Косячок куланов перемещался после каждого выстрела, ранившего одного из членов его. Так и выбил из косячка пять штук к неописанной радости бывших со мной киргиз, больших любителей мяса куланов. Раненые, тотчас же при перемещении косячка, оставляли его и уходили в сторону, по направлению к горам»
Казахи говорили Герну, что куланы всегда уходили от своего раненого собрата для того, чтобы избежать выслеживания целого косяка волками, которые не пропускали кровавого следа раненого.
Когда косяк куланов скрылся из вида Герна, он наблюдал раненых. Первого раненого, у которого пуля раздробила заднюю ногу выше колена, казахи скоро догнали и прикололи. Это оказалась старая яловая самка. Остальные раненые куланы уходили шагом, часто останавливаясь и оборачиваясь к повозке. Они пошли все порознь и не сходились вместе, несмотря на то, что шли недалеко один от другого, шагах в 60-80.
Герн сохранил переднюю ногу первого убитого кулана. Копыто кулана было небольшим, правильно устроенным, с прекрасно приставленной бабкой. Твердость рогового покрова была изумительной. Пятка была настолько развита относительно уровня прикосновения копыта к поверхности земли, что было немыслимо прикосновение пятки к земле и давление на нее, как это было у степных лошадей, выросших на равнине, которые преимущественно были низкопяты. Стрелка при постановке ноги на землю, по крайней мере, на полдюйма возвышалась над площадью прикосновения копыта к земле. Обостряясь к средине копыта, она еще более уходила внутрь копыта. Роговая часть копыта была без порока. Не было даже следов ссадин или трещин. Более обтертая передняя часть роговой оболочки копыта указывала на то, что кулан в последнее время жил и ходил по горам и по твердому грунту.
Цвет копыта был черный. Шерсть кулана, летом довольно короткая, зимой была значительно длиннее: у жеребцов на голове, шее, груди и спине - курчавая. На боках она была светлее, чем на спине, вдоль которой ремень был темно-бурого цвета. У куланов серовато-светло-бурой масти шерсть на животе была белой, значительно гуще и длиннее, чем на других частях тела. Казахи считали самым теплым мехом мех белого цвета брюшка куланьих самок и очень любили этот мех. Мех был прочный, очень теплый и нежный. Одно из неудобств его состояло в том, что он был тяжеловат, вследствие плотности и толщины мездры. Из шкуры кулана казахи выделывали очень крепкие ремни. Они плели из них уздечки и подпруги.
Кожа с крупа кулана высушивалась и невыделанной продавалась capтaм, которые ее выделывали на твердый шагрень и окрашивали в зеленый цвет. Такой шагрень вшивался в задки обуви (ичиги и калоши) и считался особенно прочным для носки. Мясо жирных куланов казахи осенью коптили, а в хороший год, если куланы к осени хорошо жирели, из неполных ребер их с мясом и большим количеством жира делали казы, которые солили и коптили для зимних запасов. Вообще, кулан в зимнем хозяйстве казахов южной части Акмолинского уезда, кочевавших на реке Чу, играл довольно заметную роль, вместе с водившейся в одной с ним местности сайгой, так как, в случае удачной добычи этих зверей осенью, казахи, обеспеченные уже отчасти мясом для зимнего продовольствия своих семей, уменьшали количество забойки домашнего скота.
Кабан. Шошқа, доңыз.
До середины XIX века Акмолинском уезде, в особенности в камышах многоозерной середины уезда, в части, ограниченной с востока и севера рекой Нура, а с юга - pекой Сарысу, водилось много кабанов. После - кабаны в довольно большом количестве водились в камышах, озерах Кургальджин и по берегам реки Чу, покрытым большими зарослями камыша. В других местах Акмолинского уезда кабаны встречались редко.
Герн пишет, что раньше мясо кабанов составляло пищу казахов, а киргизские старики из Токмакского уезда Семиреченской области, особенно богатого кабанами, помнили вкус свиного мяса. Большее общение киргизов с сартами и татарами, после завоевания русскими зачуйских земель, и религиозное влияние мусульман на казахов и киргизов, заставило последних бросить употребление в пищу кабанины и даже с пренебрежением относиться к этой пище. Более того, Герн писал, что надо пользоваться большим доверием киргиза для того, чтобы он сознался, что ел когда-либо свиное мясо.
Герн также писал, что киргизы верили, что вода способна очищать нечистое. Поэтому любители свиного мясо, долгое время стояли на том, что если убитый и выпотрошенный поздней осенью или зимой кабан пролежит некоторое время в воде реки Чу, которая протечет через тушу кабана и вымоет ее, то мясо этой туши сделается от этого чистым и может быть пищей мусульманам. Для того, чтобы еще более узаконить употребление в пищу кабанины, казахи и киргизы даже называли кабана «қара киік», что значило «черная антилопа», так как антилопа - дозволенное шариатом для употребления в пищу животное. Руководствуясь таким толкованием, киргизы и причуйские казахи середины XIX века кушали кабанину. У казахов Акмолинского уезда впечатление вкуса кабаньего мяса было не так свежо. К концу XIX века уже усвоившие себе мусульманское вероучение казахи и киргизы кабанины не ели, а лишь по старой привычке охотились на кабанов.
Казахи шли на кабанов всегда верхом с нагайками. Они, при этой охоте, редко употребляли огнестрельное оружие. При всяком удобном случае встречи кабана на открытом месте, казахи никогда не упускали случая поохотиться за ним.
Казахи, занимавшиеся хлебопашеством близ богатых кабанами камышей, а в особенности занимавшиеся посевами арбузов и дынь в берегах реки Чу, были вынуждены употреблять все меры для уничтожения, или, по крайней мере, для отпугивания кабанов в окрестностях своих пашен. Это происходило потому, что кабаны охотно посещали посевы и наносили при своих посещениях громадный вред всяким посевам, кроме табачных. Герн пишет, что еще в 1870-е годы, осенью и зимой, на Акмолинском базаре часто можно было встретить кабаньи туши, привезенные на продажу охотниками-казахами, но законники и муллы объяснили, что неприлично мусульманину возиться и продавать так строго запрещенную Кораном нечисть. Поэтому с тех пор казахи не привозят в Акмолинск кабанины.
