29 марта 1907 года в Государственную думу Министерством финансов был внесен законопроект «Об обложении десятичным сбором богарных земель в Туркестане». Этот законопроект имел предысторию. При введении в 1901 году нового закона о налоговом обложении земель в Туркестане, размер обложения государственным поземельным налогом для орошаемых земель был установлен в размере 1/10 валового дохода. Причем размер обложения устанавливался особым порядком и не мог быть изменен в течение шести лет. Размеры налогов для богарных и необрабатываемых земель тем же законом были утверждены временно до 1904 года. Министерством финансов по соглашению с Туркестанским генерал-губернатором этот размер был определен не выше 1 рубля с десятины для земель богарных и 20 копеек с десятины для земель необрабатываемых. Госсовет обязал Минфин к 1 января 1904 года предоставить на утверждение в законодательном порядке предложения об установлении постоянных подесятинных окладов с означенных земель. Министерство финансов с задачей не справилось, поэтому 10 мая 1904 года Государственным советом действие окладов было продлено еще на три года, то есть до 1 января 1907 года.
Была установлена разрядность богарных земель от 1 рубля по 1 разряду до 35 копеек по 4 разряду. Правительству было дано поручение подготовить законопроект об установлении размера постоянного налога, но он так и не был представлен к началу 1907 года.
Из доклада финансовой комиссии: «…комиссия не может не отметить, что Государственной думе не сообщены ни фактические сведения о количестве облагаемых земель, их качестве и доходности, на основании чего установлены данные конкретные сборы и почему нет общих сведений о финансово-экономическом положении края, условиях его землевладения, о платежных способностях местного населения и насколько обременительны данные оклады для населения». С другой стороны, в случае непринятия внесенного законопроекта, невозможным становится взыскание налога с этих земель, а ожидаемые поступления, занесенные в роспись доходов, не будут получены.
Богарные земли засевались через каждые три года на четвертый, а налог платился ежегодно. Для среднеазиатского региона песчаные бури, нашествие саранчи и засуха было обычным явлением. Принимая это во внимание, депутат от Самаркандской области и член аграрной комиссии Т. Абдулхалилов полагал, что налог нужно снизить, т.е. он должен стать таким же, как в Центральной России. Категорически против принятия Думой данного налога высказался депутат от Сырдарьинской области Н.Л. Коледзян. Он попытался использовать думскую трибуну и выступил с критическими замечаниями по поводу управления и административного устройства края. В итоге финансовая комиссия приняла новое постановление. Согласно ему, законопроект мог быть принят с условием, что размеры новых поземельных окладов не превысят существующие, а Минфин при подготовке проекта закона о постоянном налоге на следующий год сообщит Думе все сведения и соображения от местных финансово-административных органов, позволяющих подойти к решению вопроса по существу.
Так, закон повис в воздухе. Так как проект постоянного налогообложения богарных земель в Туркестане так и не был подготовлен к 1907 году, было принято постановление о продлении действия временного налога. Правительство объяснило это отсутствием точных сведений о количестве богарных земель в крае. Поэтому, чтобы не ставить население Туркестана в привилегированное положение по отношению к другим налогоплательщикам, было решено сохранить размер прежнего налога.
Несмотря на призывы депутатов от Туркестана и особое мнение членов финансовой комиссии (С.Н. Салтыков, В.И. Митров, Д.Н. Деларов, В.В. Колокольников) не утверждать налог, действие прежней законодательной нормы было продлено еще на год, до 1 января 1908 года, а потом еще на год – до 1 января 1909 года.
30 марта 1907 года с думской трибуны прозвучала речь депутата В.П. Наливкина. Будучи членом комиссии по выработке законопроекта об отмене военно-полевых судов, он требовал немедленного упразднения этих карательных органов.
Военно-полевые суды были учреждены по указу царя 19 августа 1905 года для гражданского населения и военных лиц, в целях борьбы с революционным движением. Наливкин ратовал за отмену этих карательных органов. 30 марта 1907 года, при обсуждении бюджета министерства юстиции, Наливкин обвинил суды России в продажности. «Мы поверим суду, – заявил он, – только тогда, когда старая грешница Фемида распрострется в ногах народа и покается во всех своих грехах». Российскую юстицию Наливкин назвал «дамой», у которой «на лбу роковые слова: продается с публичного торга». Конечно, речь состояла не только из эпитетов, но была аргументирована большим количеством неопровержимых фактов. Это привлекло внимание общественности. На следующий день после выступления на улице Наливкина встретила толпа студентов и рабочих и на руках внесла в здание Таврического дворца. Интересна реакция царя на это выступление. В письме к Столыпину он отметил, что председатель Думы Ф.А. Головин почти не останавливает левых ораторов, это «особенно ярко выразилось в речах Алексинского и Наливкина».
После такого выступления на страницах проправительственной туркестанской прессы произошли метаморфозы. Если раньше Наливкина хвалили и связывали с ним свои надежды, то теперь на него обрушился шквал критики, ядовитого сарказма, просто непристойных оскорблений. За «доброе имя» суда, вступился товарищ председателя Санкт-Петербургского суда И. Рубан. Наливкин получил письмо, в котором Рубан предлагал ему в течение трех дней взять свои слова обратно. В противном случае он обещал прислать секундантов. Наливкин отказался принять вызов, сообщив, что считает себя ответственным только перед социал-демократической фракцией и что подобно своим товарищам дуэль не принимает.
Выборы в Туркестане показали, что правые и либеральные партии имеют в регионе влияние ограниченное, даже среди русского населения. Этим партиям не удалось провести своих представителей в депутаты. Здесь оно было представлено в большинстве своем либо чиновничьим аппаратом, либо рабочими, среди которых было сильно влияние радикально настроенных элементов. Что же касается коренного населения Туркестана, то его представители всецело поддержали мусульманскую фракцию Государственной думы.
В августе 1905 года на I Мусульманском съезде было принято постановление образовать мусульманский союз – «Иттифак», цель которого объединение всех мусульман Российской империи. Наибольший интерес среди участников съезда вызвали вопросы самостоятельного религиозного управления, восстановление вакуфов и суда казиев, о местном и городском самоуправлении мусульман. Все эти требования встречаются в наказе депутату от коренного населения Ташкента А. Кариеву. Уже меньше чем через полгода, с 13 по 23 января 1906 года, в Петербурге прошел II съезд «Иттифака», на котором был принят устав организации и определена политическая ориентация – кадетская.
Осенью 1906 года в газете «Хуршид» вышла статья Бехбуди, посвященная анализу политических сил империи. В ней автор дает оценку четырем политическим партиям: партии бюрократов или монархистов, партии кадетов, партии социалистов и партии мусульман. Он отрицательно характеризует монархистов, считая эту партию барьером между царем и народом. О социал-демократах Бехбуди отзывался негативно, подчеркивая противоречащее Корану положение об обобществлении собственности и средств производства. Ему вторила газета «В мире мусульманства» писавшая: «Идите, но не с “Капиталом” Маркса, а с Кораном и Шариатом, не с партийными лозунгами, а с общечеловеческими идеями». Особые симпатии Бехбуди вызывало мусульманское движение «Иттифак». Его лидеры неоднократно обращались к нему за советами и даже приглашали на заседание Государственной думы. Характеризуя «Союз мусульман России», Бехбуди призывал всех мусульман края объединиться в единую партию и войти в состав мусульманского союза. Он считал, что в этом движении от каждой области Туркестана, Бухары и Хивы должны быть свои представители, в общей сложности не менее 30 человек.
Однако как наиболее приемлемую для мусульман России в то время он выделял именно партию кадетов. Чем могла привлечь мусульман позиция кадетов? Возможность демократизации общественно-политической жизни джадиды напрямую связывали с установлением конституционно-монархического правления. По мнению ряда зарубежных исследователей, защита российскими и туркестанскими джадидами конституционной монархии, как наиболее приемлемой для мусульман формы государственного устройства, была неслучайной и имела свои как объективные, так и субъективные предпосылки.
Так Д. Ташкулов считал, что (1) конституционная монархия в начале XX века была распространенной формой государственного устройства в развитых странах и (2) конституционно-монархический строй отвечал интересам господствовавших общественных сил и политических элит в крае, которые, понимая невозможность достижения полного суверенитета в тех исторических условиях, выбирали наиболее оптимальный вариант развития. Был еще один немаловажный фактор, который нельзя не учитывать. Это менталитет мусульман с его сильным традиционалистским уклоном. Именно поэтому мусульмане столь активно поддержали идею конституционной монархии, а вместе с ней и программу кадетов.
Кроме того, определенную роль сыграл аспект национально-территориального устройства, отраженный в политической программе партии. Ее I раздел – «Основные права граждан» п. 1., говорит о равенстве всех граждан России, независимо от пола, вероисповедания и национальности перед законом. По мнению кадетов, «Основной закон» империи гарантировал всем ее народам помимо полного политического и гражданского равноправия, полную свободу использования родного языка в общественной жизни, возможность создания учебных заведений на родном языке, организации различного рода собраний и союзов с целью сохранения и развития языка, литературы и культуры каждого народа. Что касается государственного устройства, то кадеты выступали за конституционный строй и народное представительство, избранное всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием. Они ратовали за введение широкого местного самоуправления по всей территории империи и предприняли ряд попыток через Государственную думу реализовать эти программные положения. Поэтому на фоне радикальных заявлений социал-демократов («отобрать и поделить»), или монархического лозунга («православие, самодержавие, народность»), конституционно-демократическая партия выглядела для значительной части мусульманского населения России наиболее предпочтительно.
В годы первой русской революции кадеты играли заметную роль в политической жизни Туркестана и имели свои филиалы не только в Ташкенте, но и в других городах региона. С первых же дней своей деятельности эти группы всеми доступными средствами вели усиленную пропаганду не только среди русского, но и среди коренного населения, что дало определенные результаты.
11 декабря 1905 года на заседании Кокандского отделения Конституционно-демократической партии, депутаты от коренного населения просили скорейшего перевода на местные языки программных документов партии. Они сообщили, что уже имеют 2000 подписей о присоединении к этой партии и что в скором времени можно ожидать увеличения числа членов партии до 4–5 тысяч. Но в мусульманской прессе Туркестана звучала и иная политическая нота. Так, в газете «Тараккий» содержались откровенные призывы к ликвидации привилегий господствующих классов, к установлению равенства наций, к передаче всей земли дехканам, к установлению права на стачки, к переходу на 8-часовой рабочий день. Манифест 17 октября, заявлял автор, это хитрость для успокоения народа, а от свобод и обещаний вскоре не останется и следа. Автор рекомендовал «мусульманам, подобно русским, полякам, евреям, необходимо требовать своих прав и свобод… соединившись с другими нациями, вместе действовать против правительства». Власти расценили это как прямую поддержку социал-демократии. Газета была закрыта, а ее редактор Исмаил Обидов арестован.
Тем временем, аграрный вопрос все еще был в центре внимания. С принятием правительственной программы реформ, разработанной под руководством нового председателя Совета министров П.А. Столыпина, именно она стала объектом ожесточенных нападок. К тому же начали поступать сведения, что левые, прикрываясь депутатским иммунитетом, занялись откровенной антиправительственной деятельностью вне стен Думы. Дума же отказалась лишать социал-демократическую фракцию депутатских полномочий. Так, уже в ночь на 3 июня 1907 года группа думских социалистов была арестована, а затем передана суду. Спустя несколько часов последовало сообщение о роспуске II Думы. 3 июня 1907 года II Государственная дума была распущена царским указом.
В этом указе вместе с роспуском Думы предлагалось обнародовать новый избирательный закон. В нем, в частности, говорилось: «Созданная для укрепления государства Российского, Дума должна быть русской по духу. Иные народности, входящие в состав державы нашей, должны иметь в Государственной думе представителей нужд своих, но не должны и не будут являться в числе, дающем им возможность быть вершителями вопросов чисто русских. В тех же окраинах государства, где население, не достигло достаточной гражданственности, выборы в государственную Думу должны быть временно приостановлены». Это положение легло в основу новой государственной политики в отношении национальных регионов. Объявляя народы Сибири, Польши, Кавказа и Средней Азии «политически незрелыми», правительство полностью лишало избирательных прав народы Туркестана и Степного края. Таким образом, национальное представительство в III Думе (1907–1912 гг.) сократилось примерно до 100 депутатов, а в IV Думе (1912–1917 гг.) – до 76 мест.
Реакция коренного населения Туркестана не заставила себя долго ждать. «…Единственный выход, – писала газета «Тутжор», – собрать в одном месте по одному депутату из крупных городов, а по возможности из всех городов пяти областей Туркестана и направить их… с петицией в Петербург… с просьбой войти в состав депутатов III Государственной думы». На страницах газеты «Шухрат» открыто было заявлено, что III Государственная дума состоит из «недоброжелателей народа, а потому не является народной». А. Зурабов, член II Государственной думы, долгие годы проведший в Туркестане, полагал, что «о некультурности и политической незрелости этого края могут говорить лишь крупные невежды или же черносотенцы». Недовольство новым законом выражали все слои населения: национальная интеллигенция, торгово-промышленные круги, рабочие. Местная пресса писала, что «укладу жизни туркестанского обывателя не суждено развиваться в законодательном порядке».
На протяжении десятилетия с 1907 по 1917 г. вопрос о восстановлении избирательного права для Туркестана параллельно обсуждался как депутатами Думы, так и передовой туркестанской общественностью. Обсуждался, потому что вместе с коренным своих избирательных прав лишилось и русское население. Хотя далеко не все депутаты, избранные от Туркестана, придерживались оппозиционных взглядов. Так, накануне открытия III Государственной думы газета «Каспий» опубликовала материал о положении, которое могут занять в ней мусульмане. Автор охарактеризовал ситуацию следующим образом: «Итак, если в первой и во второй Думе наш вопрос не обсуждался только потому, что за общими делами до него не успели дойти, то в III-ей Думе даже при наличности времени, до него не дойдут, ибо некому будет его поднимать, или, во всяком случае, не будет возможности его защищать. По глубокому убеждению – наш вопрос, как и все назревшие в России вопросы может решить только Дума, созванная на основе пропорциональных по национальностям выборам». Публикации в «Каспии» созвучна статья под названием «Туркестанский край и закон 3-го июня» в «Ташкентском курьере» за 1908 год: «III Дума, при таком положении, не может разбирать чуждые ей нужды нашего края, а потому все вопросы, касающиеся его в Думе, проходят с гробовым молчанием, высказаться некому, все дело ограничивается одной лишь баллотировкой, и принимаются такие законопроекты, от которых нам, быть может, и не поздоровится. Создалось, таким образом, положение, при котором укладу жизни Туркестанского обывателя не суждено развиваться в законодательном порядке. Такое положение ненормально и оно является тормозом к развитию родного края». Депутат М. Шахтахтинский писал: «Конституция инородцам еще более нужна, чем русским. С отсутствием конституции русские лишились бы своих политических прав и гражданских свобод, но их народность и неприкосновенность, их вероисповедание от иноверческого влияния остались бы незатронутыми. Их религия и национальность, господствующая в государстве». Даже сохранилось прошение, которое было адресовано графу К.К. Палену. Оно было никем не подписано и представляло собой черновик. Помимо социально-культурных требований, его авторы просили отменить закон 3 июня.
Как относилась к проблеме туркестанского представительства сама III Государственная дума? Депутаты коснулись ее впервые при обсуждении законопроекта «О сметах и раскладках земских повинностей Туркестанского генерал-губернаторства и Степных областей на 1908–1909 гг.». Первоначальными авторами земских смет были члены местной администрации. Они составляли их, а затем отправляли их по бюрократическим инстанциям. Так, получалось, что чиновники и бюрократы выступали в роли главных выразителей нужд края, хотя на всем этом долгом пути от одного чиновничьего кабинета к другому, как справедливо отметил докладчик финансовой комиссии, «вы не услышите голоса местных людей».
Сами депутаты считали такую ситуацию ненормальной, а подход к решению вопросов связанных с огромным регионом формальным. Неожиданно разгорелись бурные дебаты. Выяснилось, что Дума не против поправки избирательного законодательства по существу, то есть включения туркестанской проблемы, но «просто еще не пришло время и она не готова этого сделать». Почему? Согласно стенограмме заседаний, депутаты боялись, что с появлением региональной политической элиты от ранее бесправных областей политическое равновесие нарушится. Депутаты видели реальную угрозу изменению соотношения партийных сил в Государственной думе и, несмотря на отдельные уверения, что эти страхи не обоснованы, а сложившаяся ситуация не выгодна и даже опасна, окончательное решение вопроса было отложено.
Тем не менее, на 24 заседании первой сессии Думы четвертого созыва 27 февраля 1913 года, с заявлением от имени 32 членов Государственной думы «Об изменении положения о выборах» выступил лидер кадетской фракции П.Н. Милюков. Внося законопроект о всеобщем избирательном праве на рассмотрение в IV Государственной думе, П.Н. Милюков предложил создать особую комиссию для работы с поступающими предложениями об изменении избирательного законодательства. «Всеобщее избирательное право, – подчеркнул Милюков, – есть неизбежный результат развития государственной жизни, и лучше дать его раньше, чем позже».
Обсуждение вопроса было возобновлено 8 марта (27 заседание) и закончилось 13 марта (28 заседание) 1913 года. Отношение к законопроекту депутатов определялось их политическими взглядами. Так, октябристы и националисты выступали категорически «против». Депутат Н.Е. Марков 2 заявил, что «кадеты домогаются роспуска Думы... Всеобщее избирательное право в России могут предлагать только жидовские пособники». Крестьяне и трудовики были за реформы в целом, но против кадетского законопроекта в частности. Депутаты от Сибири, Кавказа и казачества считали, положение от 3 июня незаконным актом, а раз так, его нужно изменить в законодательном порядке. Хотелось бы особо подчеркнуть выступление именно этой группы депутатов. Представляя регионы (Сибирь и Кавказ) и сословия (казачество), которые подпадали под действие третьеиюньской системы, эти депутаты активно выступали за возвращение Туркестану и Степному краю избирательных прав. При этом они подчеркивали, что в России не может существовать всеобщего избирательного права, пока существуют сословия и отсутствуют единые правовые нормы для всех граждан государства. На заключительном слушании свою позицию озвучила мусульманская фракция. Выступивший от ее имени депутат К.Б. Тевкелев заявил, что мусульмане находятся в самом бесправном положении. Почти от 20 млн населения – ничтожно малое представительство в Думе. Ввиду этого фракция будет голосовать за «желательность законодательного изменения положения о выборах». Но, несмотря на столь мощную поддержку самого законопроекта и идеи создания специальной комиссии по выработке нового закона, большинством голосов инициатива кадетов была отклонена.
Через три месяца Дума принимала законопроект «О сметах раскладок земских повинностей Сырдарьинской, Ферганской и Самаркандской областей на 1913–1915 гг.». Законопроект был принят в трех обсуждениях без прений и поправок. 25 июня 1913 г. Дума утвердила его окончательную редакцию. Интересно, что она, с одной стороны, обвиняла нерадивых и некомпетентных чиновников, которые были не в состоянии предоставить объективную информацию о положении дел на местах, с другой стороны, не выполняла собственных постановлений, но требовала их обязательного исполнения от региональной администрации.
На одном из заседаний при рассмотрении законопроекта об обложении богарных земель в Туркестане десятинным сбором, П.Н. Милюков в сердцах заметил: «...найти выхода из дела, которое мы не ясно себе представляем, мы не можем». Прояснить туркестанские дела могли только туркестанские депутаты. Очередная попытка вернуть их в Думу была предпринята 11 февраля 1914 года.
11 февраля 1914 года прогрессисты выступили сразу с двумя законодательными инициативами. Первая - «Об изменении положения о выборах в Государственную думу» - должна была развивать начала общего избирательного права, основы которых были заложены Манифестом 17 октября. Вторая же называлась «О восстановлении представительства в Государственной думе от населения областей Акмолинской, Семипалатинской, Уральской, Тургайской, Семиреченской, Закаспийской, Самаркандской, Сырдарьинской и Ферганской». Обе инициативы были отклонены.
Ситуация бесправия этих областей была столь очевидна, а экономический ущерб, вызванный ею, столь ощутим, что определенные политические силы в Думе предприняли очередную неудачную попытку изменить положение. Так, сельскохозяйственная комиссия Государственной думы неоднократно признавала «затруднительность» своей работы относительно Туркестанского края, «за отсутствием законного от него представительства». Омский биржевой комитет также обратился с ходатайствами о восстановлении представительства к Председателю Совета министров и к министру торговли и промышленности. Депутаты просили немногого. По их мнению, вполне естественным считалось восстановление там старого законодательства, «которое уже действовало в крае и особых неудобств на практике не вызывало». Это был тот максимум политической инициативы, на которые оказались способны депутаты. Активное обсуждение шло и в правительственных кругах. Министр внутренних дел Н.А. Маклаков писал председателю Совета министров Горемыкину: «Я считаю невозможным... восстановление представительства в Государственной думе от населения областей... разноплеменное население каковых... не может почитаться сейчас еще достаточно подготовленным для участия в законодательной работе государства».
На заседании Думы 16 мая 1916 года при обсуждении положения о водопользовании водами в Туркестане выступил депутат от Забайкальской области Н.К. Волков. Он отметил огромное значение Туркестана и подчеркнул необходимость обсуждения закона, который должен поставить на правовые основы водопользование в этом крае. «И вот нам, – продолжал Волков, – к сожалению, приходится обсуждать его при крайне ненормальных условиях. Мы не слышим здесь голоса представителей этого края, мы не знаем, насколько этот закон соответствует этим местным бытовым, экономическим и иным условиям. …Такое положение едва ли может быть признано терпимым. Я считаю, что оно должно быть изменено. Туркестан, как и другие части империи, должен получить свое представительство в законодательных учреждениях».
Вопрос, проходивший красной нитью через думские, правительственные и общественные дебаты, формулировался просто – готово (в политическом смысле) коренное население Туркестана или не готово к законотворческой деятельности. На этот счет мнения расходились как в Думе, так и в Туркестане, но одним словом – «не готовы». Но избирательного права лишилось не только местное, но и русское население Туркестана, на которое центральная власть, должна была опираться в проведении своей политики. За русским населением Туркестана числился «грех» пострашнее, а именно левые политические предпочтения избирателей, что в революционной ситуации было гораздо хуже незнания русского языка. Это понимал Ташкентский городской голова Николай Гурьевич Маллицкий. Так и не дождавшись, когда центральная власть вспомнит о бесправном Туркестане, члены Ташкентской городской думы решили напомнить о себе сами.
6 августа 1915 г. Маллицкий по поручению городской думы отправил ходатайство в адрес военного министра. «Чиновники, – пишет Н.Г. Маллицкий, – даже самые лучшие, все-таки не всегда могут понять и оценить ту или иную народную нужду». Сильный акцент в ходатайстве он сделал и на специфике и особенностях Туркестана, без знания которых (язык, обычаи), невозможен правильный и грамотный подход к решению местных проблем. «Большой бедой» Туркестана городской голова считал неподготовленность и некомпетентность работающих в крае чиновников. Туркестан в этом плане представлял собой «проходной двор». Чиновничий аппарат в крае комплектовался «из людей переводимых сюда со всех концов страны». Что же касается иногда приезжающих в край членов Государственной думы (Н.Л. Скалозубова и Г.Х. Еникеева), то их видение туркестанских проблем тоже грешит односторонностью и поверхностностью. В заключение Маллицкий заверяет военного министра, что «русское и туземное» население послало бы теперь в Государственную думу людей «иного склада и направления».
Туркестанский генерал-губернатор Н.В. Ерофеев знал о ведущейся переписке между городской думой и военным министром. Он считал, что местное население проявляет мало стремления «к усвоению себе начал русской государственности». Членов «туземной» администрации генерал-губернатор обвинял во взяточничестве и подкупах. «Гласные из туземцев, – пишет он в докладной на имя начальника Генерального штаба, – в составе Ташкентской городской думы, вследствие своей неразвитости и неспособности отличить интересы общественные от личных, являются скорее балластом, чем полезными членами Думы». Мусульмане составляли 9/10 от всего населения в крае. Пришлое население проживало в основном в городах, но даже здесь оно было невелико и непостоянно. Но коренное население не несло воинской повинности, одной из главнейших обязанностей граждан империи. «А посему, – заключает генерал-губернатор, – туземное население не является вполне правоспособным». Из вышеизложенного очевидно, что временный Туркестанский генерал-губернатор Н.В. Ерофеев был категорически против возвращения коренному населению Туркестана избирательного права.
Как итог, 28 ноября 1915 года в Канцелярии Туркестанского генерал-губернатора было получено следующее сообщение от начальника Главного штаба: «...Генерал от инфантерии Поливанов не признал возможным дать означенному ходатайству дальнейшее движение». Как явствует из ответа начальника Генерального штаба, просьбы членов Ташкентской городской думы остались без ответа. Это означало, что центральная власть не доверяла верноподданнической преданности ташкентской политической элиты.
Параллельно с официальными попытками вернуть Туркестану представительство использовались и неофициальные каналы. Здесь определенный интерес могут представлять документы о деятельности представителей туркестанских военно-промышленных комитетов.
Военно-промышленные комитеты возникли в России в период Первой мировой войны. В их задачи входило мобилизовать промышленность страны на военные нужды. Региональные комитеты были созданы по всей стране. Туркестан не стал исключением. В феврале 1916 года в Петрограде должен был состояться Всероссийский съезд военно-промышленных комитетов. Туркестан тоже делегировал туда своих представителей. Среди них был Александр Сергеевич Ковалевский. На съезд он приехал в качестве депутата от Наманганского военно-промышленного комитета.
15 февраля 1916 года в общественном собрании Намангана происходило экстренное заседание Наманганского военно-промышленного комитета, на котором было решено командировать А.С. Ковалевского в Петроград в качестве депутата. Тогда же комитетом было решено выдать ему на поездку 400 рублей. 100 рублей давал комитет, а остальные деньги предлагалось собрать. Эта сумма показалась Ковалевскому недостаточной. Мотивировал он это тем, что представительство его на съезде будет делом второстепенным. В действительности, он «пользуясь случаем», будет ходатайствовать перед членами Государственной думы об изменении порядка управления Туркестаном, и о необходимости иметь в думе представителя от местного мусульманского населения.
Эта агитация имела некоторый успех, и Ковалевский собрал на свою поездку достаточную сумму денег. Перед поездкой в Петроград он старался получить письменное подтверждение своих полномочий от местного населения, но этого добиться не удалось. Тогда он попытался заручиться поддержкой беженцев и казахов, обещая «доложить депутатам об их нуждах». Отказано было и в подписании каких-либо ходатайств. Однако Ковалевский продолжал настаивать на оформлении письменных полномочий. На это «почтенные туземцы» ответили, что подобных полномочий без совета с начальником уезда дать не могут. Тогда Ковалевский стал уговаривать дать хотя бы частное письмо за подписью двух-трех лиц. Ему ответили, что и это невозможно без разрешения начальника уезда. Все участники собрания дальновидно решили, то, что им предлагают сделать, является делом весьма «щекотливым», из которого «как бы не возникло осложнений и неприятностей», поэтому было решено доложить обо всем уездной администрации. Об этом Туркестанское районное охранное отделения доложило директору Департамента полиции. Директор отдал распоряжение установить наблюдение за деятельностью Ковалевского в Петрограде. Начальнику Наманганского уезда было поручено провести тщательное дознание по этому делу.
Ковалевский уехал в Петроград, однако, сведений о том, сделал ли он то, что собирался, или, во всяком случае, обещал сделать, нет. История с Ковалевским и его поездка в Петроград, тем не менее, встревожила местную администрацию. Несмотря на несерьезность и авантюрность, она носила характер прецедента, с которым нужно было «разобраться и в корне пресечь». Тем более что за месяц до поездки А.С. Ковалевского на Съезд военно-промышленных комитетов из Петербурга от директора Департамента духовных дел на имя временного генерал-губернатора Н.В. Ерофеева поступило следующее сообщение: «По имеющимся в распоряжении министерства сведениям, передовые элементы мусульманского населения Казанской губернии выражают недовольство, мусульманской фракцией Государственной думы, находя, что фракция не отражает и не отстаивает интересов многомиллионного мусульманского населения империи. ...Казанские мусульмане ведут агитацию в смысле необходимости командировать в помощь членам фракции опытных и образованных общественных деятелей из различных местностей с мусульманским населением… Не предполагается ли командирование уполномоченных с указанной целью в Петроград от мусульманского населения Туркестанского края». Директор Департамента духовных дел настоятельно просил сообщить ему подробные сведения о личностях командируемых, если таковые будут. После получения этого письма во все области края были даны срочные распоряжения местному руководству о сборе сведений о настроениях местного населения. По мере получения сведений с мест, они отправлялись в Петроград. Ни в одной области Туркестана «крамолы» среди коренного населения выявлено тогда не было. Но это не могло означать, что ее не было на самом деле.
К концу 1916 года ситуация в стране обострилась до предела. Неудачи на фронте, тяжелая экономическая ситуация, перебои с поставкой продуктов, затянувшийся конфликт между Государственной думой и правительством, недовольство политикой царской власти, ее неумением стабилизировать ситуацию в стране, подъем революционного и национального движения – все это грозовой тучей нависло над империей. Именно в этот момент военный министр дал указания Туркестанскому генерал-губернатору собрать сведения о наличии в крае партий монархической ориентации. Вскоре на стол военного министра легла докладная записка: «Монархические организации в Туркестане крайне не организованы, а кое-где отсутствуют вовсе, а посему действенной политической силы не представляют».
Небезучастными к политическим процессам были религиозные деятели. На одном из заседаний с думской трибуны депутатом священнослужителем Ф. Филоненко в адрес руководителей церкви было высказано обвинение, что их голоса совершенно не слышны в общественной жизни страны. В ответ на это епископ Туркестанский и Ташкентский Иннокентий опубликовал свое открытое письмо члену Государственной думы Ф. Филоненко, в котором он замечал, что он лично отнюдь не молчит, когда следует говорить. И если кому-то не слышно его голоса, то это потому, что Туркестан далеко, а на всю Россию он мог бы говорить в том случае, если бы являлся, например, членом Государственной думы и имел бы соответствующие полномочия, «ибо от Туркестанского края не положено быть депутату».
Туркестан с нетерпением ждал открытия V сессии IV Государственной думы, на которой должна была решиться судьба Туркестанского представительства. Действительно, на открывшейся 13 декабря сессии о Туркестане говорили, как никогда много. Это было связано с восстанием 1916 года в Туркестане и Степном крае, но вопрос об изменении избирательного закона так и не был рассмотрен.
Еще одна попытка вернуть Думу к рассмотрению вопроса о туркестанском представительстве и привлечь внимание правительства к проблемам Туркестана была предпринята Убайдуллой Асадуллаевичем Ходжаевым, одним из известных и влиятельных политических лидеров Туркестана. Вот какую характеристику дает Ходжаеву исполняющий дела военного губернатора Ферганской области полковник Иванов: «…Перед беспорядками (речь идет о восстании 1916 г. – Т.К.) Ходжаев создает себе марку панисламиста. После беспорядков едет в Петроград, проникает благодаря газетным связям в думских кругах, освещает тенденциозно положение вещей в крае и везет в Туркестан Керенского и Тевкелева, с которыми появляется везде, распуская в народе сведения о том, что он нашел влиятельных защитников туземному населению в Петрограде».
Ходжаев родился в Ташкенте, в махалле Корегди, в семье садовода. Окончил русско-туземную школу и работал в конторе мирового судьи переводчиком. После перевода в Саратов последний забрал Убайдуллу с собой. Вскоре Ходжаев поступил на юридический факультет Саратовского университета, увлекся идеями эсеров и даже написал в 1909 году письмо Л. Толстому. Вернувшись в Ташкент, он поступает на работу в Ташкентский окружной суд. В 1913 году он уже был известным адвокатом и объектом пристального внимания районного охранного отделения. Документы охранки характеризуют его как «убежденного панисламиста».
Ходжаев оставил заметный след в туркестанской журналистике как редактор газеты «Садои Туркистон» («Голос Туркестана») и активный сотрудник газеты со схожим названием, правда, издававшейся на русском языке «Туркестанский голос». Краевая администрация запретила ему издавать газету «Садои Туркестан» и проживать в Андижане и Ташкенте, в связи с его антиправительственной деятельностью. В материалах охранки за февраль 1917 года содержится информация о намерении Ходжаева обжаловать это решение в мусульманской фракции Государственной думы. Но не только об этом собирался говорить в Думе Ходжаев. Основной его задачей было от имени коренного населения края и в частности возглавляемой им партии «Тараккий парвар» поднять в парламенте вопросы жизненно необходимые для края, а именно вопрос о назначении сенатской ревизии края, об увеличении прав мусульманских судей – казиев, об отмене статьи 64 Положения об управлении краем, и, наконец, о возвращении Туркестану отнятых избирательных прав.
После Февральской революции Ходжаев избирался в президиумы I, II, III, IV съездов мусульман Туркестана и являлся одним из авторов так называемой программы Туркестанской (Кокандской) автономии. С декабря 1917 г. по февраль 1918 г. он был управляющим отделом народной милиции и общественной безопасности и военным министром автономии. В 1920–1930-х гг. Ходжаев неоднократно подвергался арестам, был в ссылках. Он вернулся домой весной 1937 г., но зимой 1938 г. был вновь арестован. Вскоре пришло сообщение о его смерти.
Знакомясь с биографией Убайдуллы Ходжаева, вспоминается критическая оценка, данная М. Бехбуди депутатскому корпусу Туркестана в Думе второго созыва. Последний открыто заявил, что депутатами нужно было избирать «наиболее грамотных людей, хорошо владеющих русским языком и знающих специфику края». Бехбуди оценивал депутатский корпус от коренного населения Туркестана, как «не самый достойный». Напомним, только Тынышпаев имел высшее европейское образование и прекрасно знал русский язык.
Если согласиться с Х. Садыковым, Ходжаев родился в 1880 году. Значит в 1906–1907 гг. ему было 26–27 лет. Ценз ограничивал возраст кандидата в депутаты двадцати пятью годами. В рамки восточной ментальности, с ее почитанием старших (аксакалов) шансы столь юного кандидата были бы минимальны. Из Саратова в Ташкент дипломированным юристом Ходжаев вернулся приблизительно в 1913 г., когда туркестанских депутатов в Думе уже не было.
Как бы то ни было, стремление определенных политических сил Государственной думы вернуть Туркестану утраченные гражданские права при пристальном и внимательном рассмотрении можно охарактеризовать как политическую демагогию и популизм. Только с приходом к власти Временного правительства, в ходе подготовки проведения выборов в Учредительное собрание, впервые в политической практике в «Положение о выборах в Учредительное собрание» провозглашалось всеобщее избирательное право для всех граждан России, в том числе и для народов Туркестана. Политика же правительства и Думы укладывается в схему – «пожертвовали правами русского населения, чтобы не дать избирательных прав коренному».
