Читайте также: 

Кочевой быт в трудах Клеменца. Часть 1

Кочевой быт в трудах Клеменца. Часть 2

Кочевой быт в трудах Клеменца. Часть 3

По обилию и разнообразию кочевых племен ни одна страна в мире не может равняться с Россией. Благодаря им, оживлена наша неприветливая, северная тундра; их же мы видим в сухих арало-каспийских степях, в горах Кавказа и в Тянь-Шане. Кочевники тянутся почти непрерывающейся полосой от Алтая до границ Маньчжурии. В бассейне средней Лены мы встречаемся с кочевником якутом, сумевшим акклиматизировать коня, которого он привел с собой с юга. Казалось бы, в русской этнографической литературе надо искать труды по разработке этого быта, но на деле выходит обратное. О каждом кочевом племени найдется немало материалов, но о кочевом быте, как известном образе жизни, находится очень мало сведений.

Теоретики-ученые как-то мало интересовались им; практические деятели смотрели на него, как на необходимое зло, как на несовершенную форму быта, и все их помышления и мероприятия сводились только к одному – перевести их поскорее в оседлый быт, «приучить» к земледелию. Намерение само по себе прекрасное, но, к сожалению, основанное на одних чисто теоретических соображениях без справок с действительностью.

Сколько нам известно, только самоедов и других обитателей Ледовитого поморья, кажется, не пробовали приучать к земледелию, а остальные все более или менее подвергались этим экспериментам. До какой степени наивны бывали подобные эксперименты, видно из попыток заставить ачинских кочевников-кизыльцев сажать картофель, т.е., минуя земледелие полевое, приучить их прямо к разведению овощей. Это было в пору картофельных бунтов и увлечения картофелем. Из России это увлечение перешло за Урал и здесь легло ново тяготой на кочевника: не желая противиться начальству, он нанимал крестьян дорогой ценой сажать картофель и не пользовался им сам. Был ли отменен приказ о картофеле, я не знаю: кажется, он пропал, так сказать, измором, так как после горячки картофельной пропаганды наступил период отрезвления, и местная администрация, видя, что от нее больше не требуют картофеля, вняла мольбам инородцев и избавила их от лишней повинности.

Не лучше вышло дело и за Байкалом, на Ононе, где бурятам раздавали семена, давали сохи и обязывали их засевать известное количество десятин. Буряты разложили новую повинность по принятой у них системе, сообразно зажиточности каждого дома, и нанимали крестьян пахать, сеять и убирать хлеб. После шестилетних опытов эта затея была оставлена, как совершенно непрактичная. Подобных примеров административной пропаганды земледелия можно бы насчитать много в России, но это не входит в нашу задачу.

Завоевания Дайцинской династии вынудили ее устраивать крепости, военные поселения, передвигать их к окраинам государства и держать там свои гарнизоны. Улясутай переносился с места на место три раза, Кобдо – два раза. Дунганское восстание заставило также китайцев подумать о продовольственных пунктах на западе. Завелись казенные пашни, были поселены хлебопашцы, на местных обывателей наложены были пашенные оброки, но с этими оброками вышло то же, что с разведением картофеля у кизильцев и посевами ржи у бурят. Теперь на Орхоне, на дороге из Урги в Барин (яман тырге дзам), на Тамире, около старого Улясутая казенные пашни заброшены. Около Кобдо они еще держатся, но как? Монголы, поселенные для заведения хлебопашества, как наши буряты или кизыльцы, нанимают за себя китайцев пахать землю и убирать хлеб.

Благодаря таким примерам, о которых в центрах узнают через своих агентов, доверенных и влиятельных лиц, и, кроме того, недовольных неудачею своих опытов, и распространяется убеждение, что кочевник прямо-таки враждебно относится к возделыванию земли, по неспособности к постоянному труду и лености. Есть исследователи, далекие от всякой тенденциозности, которые, вопреки самим себе, иногда доходят до вывода, что кочевника можно заставить пахать землю, только усадив его на такой клочок земли, где ему уже нет возможности передвигаться со своими стадами. Эти выводы не оставались одним достоянием теорий: их прилагали к жизни. Нужно же, наконец, рассмотреть, насколько верны эти выводы! Ответом на них послужат факты. Три тысячи лет тому назад мы видим еврейский народ в Палестине, часть которого была земледельцами, а другая - кочевниками. Заиорданские евреи были по преимуществу скотоводами. Для человека, знакомого с кочевым бытом, образ жизни Авраама, Исаака и Якова прямо рисует полную картину этого быта. Но рядом с кочевниками мы уже видим евреев, сидящих под своей смоковницей или виноградником, видим Русь, собирающую колосья на поле. Самый праздник Кущей был просто воспоминанием о кочевом быте. За 2600 лет до Р.Х. в нынешних южно-русских степях жили скифы-кочевники и скифы-оратаи. В VIII и IX веках мы видим кочевников енисейских киргиз, которые, по словам китайцев, сеяли просо, гималайское жито и ячмень, и память о них осталась в тех бесчисленных водопроводных канавах, которыми пользуются для орошения своих полей и лугов минусинские инородцы и сойоты. Подобные же сооружения видим и во многих местностях Забайкалья. Чем объясним мы разницу в быте одного и того же еврейского народа и народов, известных под именем скифов? Только разницей условий обитания... О древних насельниках Забайкалья и енисейских киргизах мы знаем, что они были кочевники. Может быть, последние занимались земледелием, благодаря утеснению землей? На это нет никаких доказательств, а современные свидетельства говорят против этого вывода. Земледелие и орошение лугов заставляют кочевника очень часто удлинять орбиту своего кочевания: зреющий ячмень или пшеница слишком соблазнительный корм для скота, который его хоть раз попробовал. Для охранения посева есть только три способа - постройка изгороди, что в степях не всегда возможно, охрана поля очередными караулами – забота довольно тягостная, или перекочевка. Переходя к современным примерам совмещения кочевания с земледелием, мы затрудняемся не недостатком, а крайним изобилием таких примеров. Об отвращении к земледелию здесь не может быть и речи: кочевник не берется за плуг только там, где это невыгодно. Мы оставим в покое Африку, Южную Азию и Новый Свет, где даже среди европейских колонистов водворилось кое-где подобие кочевого быта, и остановимся на таких примерах, где один и тот же народ изменяет свой быт и из чисто кочевого переходит к полуземледельческому, и особенно укажем те случаи, где рядом с неудачами административных опытов, самопроизвольно, иногда под косыми взглядами начальства, развилось земледелие. О неудачных китайских попытках завести земледелие мы уже говорили, но здесь надобно напомнить, что вообще дайцинское правительство крайне враждебно относится к развитию земледельческой культуры в Монголии.

Князь, отдавший китайцу участок под пашню, может лишиться своего удела. Арендатор земли подвергается еще более тяжкому наказанию. Несмотря на все это, левый и правый берега Орхона, в 50 верстах от старых китайских пашен вплоть до устья реки и река Селенга с левыми притоками покрыты монгольскими и китайскими пашнями. Хлебопашество здесь ведется и при помощи искусственного орошения, и без него; оно настолько значительно, что во время дороговизны хлеба в Забайкалье здесь закупают его тысячами пудов; селенгинские монголы часто поставляли хлеб на винокуренные заводы Забайкалья. Единственная причина, заставляющая население нижнего Орхона пахать землю, - выгода, близость России, и характер местности, не везде благоприятствующий скотоводству, возможность устраивать мельнички, возить зерно в Россию и менять его на русские товары. Почему того же самого не удалось сделать китайской администраций на верхнем Орхоне? Степная местность, возможность продавать свой скот китайцам в Кукухото заставляют предпочитать скотоводство. Кроме того, близость Ҳангайских гор делает хлебопашество здесь занятием рискованным: в течение четырех лет пришлось мне пересекать его в разных местах в конце июня и в начале июля месяца и ни одного раза не удалось пройти, не попробовав града. И местные монголы не один раз на вопросы: почему они не сеют хлеб, отвечали: часто град падает. Те же самые монголы, однако же, делают небольшое посевы по речкам Туин-голу и Таца-голу в пустынной местности, орошая поля канавами. Много пашен в Гобийском Алтае, почти совершенно безлюдном. Там живут только караульные около пашен, а для уборки хлеба туда наезжает народ с южных склонов Хангая. Около Кобдо, как мы сказали, поселенные для возделывания хлеба монголы нанимают за себя работать китайцев, а по Булугуну и его притокам торгоуты и заахачинцы сеют сами хлеб. Причина опять лежит в физико-географических и хозяйственных условиях и в образе жизни. Летом торгоут из жарких долин Булугуна и его притоков откочевывает в горы со стадами: посевы безопасны от потравы; осенью после уборки хлеба для зимняго корма, кроме остатков травы, имеется еще жниво. Киргизы, в том же самом монгольском Алтае, по Черному Иртышу него притокам превращаются в усердных хлебопашцев вместе с торгоутами. В Урянхайской земле, в дюрбютских кочевьях, около озера Убсанора встречаются такие участки земли, где можно целыми днями ехать между засеянными полями. Во всех этих случаях если мы спросим себя, почему в одном углу степи человек ходит с плугом, в другом пасет табуны, мы прежде всего найдем ответ в физико- географических условиях страны – удобство и почвы, возможность выгодно приложить свой труд, затем благоприятные условия сбыта продукта. Уланком и его окрестности - одна из житниц Монголии, - но почему эта местность, а не другая сделались ею? Захребетные дербюты также сеют хлеб, но очень немного. Причина развития хлебопашества лежит, с одной стороны, в благоприятных почвенных условиях, с другой, в обильных средствах орошения, доставляемых ледниками гор Тюргун и Харкира. Отчего бурят кочует на высоком Ононском плоскогорье и превращается в земледельца на Хилке? Обыкновенно отвечают: на Ононе у бурят слишком много земли, поэтому они там и кочуют, а на Хилке бурят поприжали, шляться им негде, вот они взялись за ум стали пахать землю. Мы могли бы ответить на это указанием на приведенные нами выше примеры и спросить: почему же без всякой прижимки сойоты занялись земледелием; почему две тысячи лет тому назад енисейские киргизы кочевники, проводили в Минусинском округе сорокаверстные магистрали и создали систему орошения, приводящую нас в изумление, и все для того, чтобы сеять просо, гималайское жито и ячмень? Их ведь никто не прижимал. Это был страшный, воинственный, гордый народ; его союза добивался могущественный Китай. Мы могли бы сказать, что, если отхваты земельных угодий являются таким могучим средством в деле развития земледелия, наши башкиры после своего землеустроения должны бы сделаться образцовыми земледельцами. Однако же, этого не видно. Наоборот, даже те зачатки местного земледелия, о которых упоминали старые исследователи, та башкирская родовая и земельная община, которую описал француз Ле-Пле, исчезли. Башкир теперь просто джатак, байгуш или, по-русски, нищий. Мы, однако же, можем указать на то, что в примерах цивилизующего влияния обезземеления господа «исследователи» кое-что проглядели, - так себе, пустяки, конечно, - но для такого скороспелого вывода и эти пустяки - не без значения. После всяких таких отрезок, - а кто видел хоть мельком карту бурятских земель Забайкалья, тот и так заметит, что таких отрезок было не мало - после всякого такого отхвата следовало выселение более или мене значительной части населения на пустопорожние загранные казенные земли. Кочевья бурят по витимским притокам доходят до района приисков. Пришлось к слову, и мы упомянем кстати, что эти отрезки, погоня за оброчными статьями местами насильственно упрочили кочевой быт. Отхватив земли по Хилку, лишив бурят покосов, местами даже водопоев, бурят вынудили ездить за 70 и 80 верст в дебри Станового Хребта за покосами. Разумеется, вывозка сена за 70 вер. - дело невозможное. Это и заставило бурят устраивать там заимки, зимние стойбища для скота. Многие буряты, живущие на р. Уде и ее притоках, вынуждены косить сено на Ханкасане, за 40-50 верст; этими отдаленными участками на Ханкасане, или, правильнее, долями, сенокосами пользовались буряты не потому, чтобы им дано было какое-либо право на них, чтобы о них позаботился кто-либо, - нет, на Ханкасане жили и живут буряты одних родов с удивскими, и благодаря только целости родового быта, часть населения страны не была поставлена в безвыходное положение.

Переходя дальше на запад, в селенгинском ведомстве, на сухих и голых степях мы снова встречаем полукочевой быт; за то на устьях Селенги, в так называемом кударинском ведомстве, перед нами является бурят уже в образе чистокровного земледельца и рыболова. Лошадей кударинец держит меньше, чем соседний крестьянин: бывший кочевник разучился ездить верхом: у редкого найдете в доме седло; но на лодке, с сетью, как рыболов, он потягается с кем угодно. На этих лодейках он, не задумываясь, гуляет за Байкал, на Ольхон, перевозя иногда и значительные грузы. После большого землетрясения в Кударе, после которого более 1000 десятин пахотной земли было затоплено Байкалом, земледельцы - буряты переселились на восток, в долину Еравнинских озер.

Здесь, несмотря на привычку к земледелию, кударинцы горьким опытом пришли к сознанию необходимости сократить свои запашки. Отличные рыболовы, они, благодаря близости Еравнинских озер, промышляют рыбу на продажу и обзаводятся скотом. Они, наверное, обратились бы в кочевников, но они бедны и притом чужеродцы. Родных у них нет, помочь некому.

Мы уже упоминали о казаках, живущих в пограничных с Монголией станицах. Эта часть населения Забайкалья, обильно снабженная землями, имеет громадное скотоводство, и хотя сами хозяева не переселяются по степи вместе с табунами и стадами, как и швейцарцы, но за них кочуют вместе со стадами работники.

Взглянем на перемены в образ жизни инородцев Енисейской губернии - кизыльских татар, прослеженные А. А. Яриловым с 1829 по 1889 год. Уже в 1829 г. инородцы эти делились на скотоводов (1349), земледельцев (2195) и промышленников (1061). Всего числилась 4681 душа. В 1889 году население состояло из 5363 душ.

Признавая, что подсчет 1829 года был произведен весьма неточными способами и никоим образом не может идти в сравнение с данными ученого статистического исследования 1889 года, все-таки общая численность населения настолько невелика, что крупным цифровым ошибкам неоткуда взяться, и можно признать, что за 60 лет население возросло. Посмотрим, как изменилось распределение занятий населения. Число скотоводов с 1,349 возросло до 2,265, промысловых с 1061 до 1,247, земледельцы же с 2,195 опустились на 1651. Вникая вслед за автором в подробности происшедших пертурбаций среди инородцев, мы усматриваем, что часть родов, занимавшихся в начале земледелием, перешла к скотоводству и даже к зверопромышленности, а часть скотоводов к земледелию. Вызвано это было все постепенным вытеснением инородцев из старых насиженных мест с севера на юг. Часть перекочевала в сухие степи, смежные с Минусинским округом; другая была притиснута к тайге. Из этого, с одной стороны, ясно видна полная культуроспособность инородца, его уменье приспособляться к обстоятельствам, с другой, почему, несмотря на это ценное качество, народ не сделал до сих пор достаточных культурных успехов? Пользование землями и угодьями у инородца ничем не бывает обеспечено. В течение 60 лет совершенно неожиданно ему приходилось изменять свой образ жизни, менять избу на юрту, плуг на ружье, тайгу на степь и обратно. Если мы примем в расчёт, как перемена не занятий, а только места жительства изнуряет работника и расстраивает его быт, то не удивимся тому, что инородец отстал от русского.

Мы очень долго останавливались на примерах, иллюстрирующих изменения быта инородцев под влиянием физических и экономических условий. Хотя и при этом картина еще не совсем полна, мы совершенно не тронули некоторых кочевых инородческих групп; но из сказанного уже, надеемся, видно, что кочевой быт и возникает, и изменяется в зависимости от целого ряда условий, которые не создаются по воле человека, и что в некоторых случаях нельзя создать новой формы быта вместо кочевого, что при некоторых обстоятельствах исконный земледелец превращается в скотовода и, наоборот, что урезка земель, стеснение кочевок создает не земледелие, а нищету, наконец, что в некоторых случаях разведение скота для пользования молочными продуктами, убойным мясом, шерстью и т.д. является по существу наиболее выгодной формой хозяйства.