Уже в первые послевоенные годы в сельском хозяйстве стали обнажаться негативные тенденции, носившие изначально характер постепенно складывающихся предпосылок будущего кризиса.

Так, в 1949—1953 гг. среднегодовой сбор зерновых составил только 4,9 млрд. пудов при средней в стране урожайности 7,7 ц/га, что было лишь немногим больше, чем в 1910—1914 гг. (соответственно 4,4 млрд. пудов и 7,0 ц/га)41. Вопреки декларациям, прозвучавшим с трибуны XIX съезда КПСС, валовой сбор зерна в 1952 г. дал не 8, а 5,6 млрд. пудов (если же считать не по бункерному весу и потери от хранения, то, вероятно, и того меньше). Даже после изъятия у колхозов и совхозов всего семенного материала удалось заготовить только 2,1 млрд. пудов хлеба, т. е. налицо был явный дефицит потребности42.

В Казахстане в годы первой послевоенной пятилетки (1946—1950 гг.) статистика фиксировала среднегодовую урожайность, равную пока­зателям 1913 г. (5,6 ц/га). Среднегодовые валовые сборы зерна оказа­лись меньшими, чем в 1928 г., а государственные закупки (в среднего­довом исчислении) уступали по своим объемам уровню 1941 г.43.

В тяжелейшем состоянии оставалось животноводство республи­ки. В 1951 г. насчитывалось лишь 4,5 млн. голов крупного рогатого скота (в 1928 г. — 6,5 млн),' 1,5 млн. лошадей (3,5 млн.), 127 тыс. верблюдов (1 млн.). И только по овцам в силу их большей биологичес­кой репродуктивности удалось приблизиться к уровню 1928 г. в 1951 г. их насчитывалось 18 036, тогда как в 1928 г. — 18 566 тыс.44

В послевоенную пятилетку (1946—1950 гг.) прослеживались доста­точно заметные подвижки, т. е. в целом она дала определенный восстановительный эффект и импульс дальнейшему развитию народ­ного хозяйства.

Однако кажущийся «позитив» послевоенного развития в СССР меркнет на фоне сравнений с послевоенным развитием Германии и Японии — стран, потерпевших во второй мировой войне сокрушительное поражение. Здесь восстановление разрушенного хозяйства (а в последующим и его быстрое движение к «Экономическому чуду») обеспечивалось сугубо за счет реформаторской переориентации хо­зяйственной политики на императивы рынка. В нашей же стране восстановление народного хозяйства осуществлялось, главным обра­зом, благодаря энтузиазму и патриотизму народа, героически и само­отверженно трудившегося на благо Родины.

За внешне благополучными показателями послевоенной пяти­летки стояли каторжный труд сельских тружеников, нищета и голод, эксплуатация детского и Генского труда, низкий уровень продолжи­тельности жизни, высочайшие нормативы физического износа насе­ления.

Таким образом, оценивая результаты послевоенного восстанов­ления и развития сельского хозяйства, надо сказать, что эти процессы проходили не благодаря, а вопреки системе, продолжавшей сковы­вать величайшую энергию масс, огромный потенциал трудового под­вижничества, заложенный в природе народа.

На сентябрьском (1953 г.) Пленуме ЦК КПСС впервые был постав­лен вопрос об ослаблении экономического и политического давле­ния на крестьянство. Понимая, что беспредельный грабеж деревни больше продолжаться не может, Н. Хрущев начал внедрять в партий­ные решения идеи о смягчении государственного налога, увеличении в аграрный сектор инвестиций. В этой связи был предпринят ряд мер по перераспределению национального дохода в пользу села: измене­на налоговая политика, повышены закупочные и заготовительные цены.

В то же время новое руководство начинало демонстрировать понимание ущербности прежней ориентации на внешнеэкономичес­кие методы принуждения. Это выразилось в отказе от некоторых установлений отработочной, по сути феодальной, системы с ее строго фиксируемым минимумом трудодней (в 1948—1952 гг.).

Отход от сталинской жесткой линии вскоре дал результат. Уже в ответ на первые корректировки в аграрной политике колхозное крестьянство ответило заметным ростом сельскохозяйственного про­изводства.

Созданная Сталиным колхозно-совхозная система все годы своего существования в принципе не выходила из состояния перманентного кризиса. Такая экономика, лишенная механизма самоорганизации и внутренних импульсов саморазвития, могла хоть как-то работать лишь в рамках жестокой тоталитарно-репрессивной системы. При малейшем же послаблении последней она рушилась. Поэтому даже незначительные реформы обнажили пороки и глубинные противоре­чия, давно и подспудно развивавшиеся в сельском хозяйстве.

В условиях роста численности населения, особенно городов и промышленных центров, потребность в зерне вновь резко увеличи­лась. Между тем, как отмечалось выше, в 1953 г. в стране заготовили чуть больше 31 млн. т зерна, израсходовав 32 млн. т. Дефицит при­шлось восполнить из государственных резервов.

Все говорило о том, что колхозы и совхозы не справляются со своей главной функцией — обеспечением общества продовольствием.

Выход из кризиса предполагал радикальное решение, а именно: глубокую трансформацию системы производственных отношений, т. е. переход к рынку, а также включение личного хозяйского интереса. Понятно, что подобное развитие событий даже не обсуждалось.

В целях самосохранения система выбрала гораздо более привы­чную, экстенсивную, модель решения проблемы. Смягчить (а затем и устранить) продовольственный кризис предполагалось за счет резкого увеличения зернового клина. В этой связи был взят курс на распашку гигантских земельных массивов на востоке страны.

В этом смысле целина играла роль негативного фактора, так как сработала на реанимирование входившей в состояние комы системы, оттянув ее агонию еще на долгие годы.

Оппоненты данного подхода обычно утверждают, что Хрущев просто не имел другого выхода, ибо подъем зернового производства в традиционно сложившихся земледельческих районах был в то время невозможен в силу неразвитости химической отрасли, т. е. промышленности удобрений.

Между тем идея целины, выдвинутая февральско-мартовским (1954 г.) Пленумом ЦК партии, отнюдь не носила неизбежно-необхо­димого характера.

Если рассматривать целину в призме современных социально-экономических и политических реалий, то ее роль для республики несомненна. Во многом благодаря ей ныне в Казахстане производит­ся на душу населения гораздо более, чем 2 тыс. кг зерна. Между тем, согласно мировой практике, чтобы решить продовольственную про­блему, достаточно иметь показатель в пределах 1 тыс. кг. Таких стран насчитывается в мире лишь несколько (Канада, Австралия, США, Дания, Франция, Венгрия, Румыния). Отсюда ясно, что в принципе Казахстан имеет все предпосылки не только для обеспечения со­бственных потребностей, но и для выхода на мировой рынок зерна в качестве страны-экспортера. Возможности эти тем более возраста­ют, если учесть, что 90—95% мировых посевных площадей, отводимых под пшеницу, занимают мягкие пшеницы. На целинных же землях Казахстана производится преимущественно твердая пшеница, ее сильные сорта, отличающиеся высоким содержанием белка. Между тем известно, что увеличение белка в зерне лишь на один процент равноценно (по сбору зерна) повышению урожайности на б—7 ц с га. Качество зерна сказывается и на возрастании материальных затрат. Так, из 100 кг муки, произведенной из низкотехнологического зерна, выпекают 91 кг высокопитательного хлеба. Отсюда очевидно, что желающих покупать целинную пшеницу в мире немало.

Однако, если отвлечься от сегодняшних проблем, носящих прехо­дящий характер, и попытаться рассмотреть вопрос в контексте таких моментов, как экологическая рациональность, экономическая целе­сообразность и социальная эффективность (политический ракурс дан выше), то выявится немало и негативных сторон целинной эпопеи.

В первые же годы, 1957—58 гг. в результате беспрецедентных распашек начались пыльные бури на легких почвах в Павлодарской области, а в начале 60-х гг. процессы выдувания охватили земли всего целинного региона, причем как на легких, так и на тяжелых почвах.

К 1960 г. в Северном Казахстане было подвержено ветровой эрозии более 9 млн. га почв, что равнялось тогда примерно всей сельскохо­зяйственной площади такой страны, как Франция. Правда, в даль­нейшем были разработаны почвозащитные системы земледелия, в частности безотвальная обработка почвы. Однако, как отмечают специалисты-экологи, любые мероприятия в современных их фор­мах, как правило, лишь смягчают, но не обеспечивают необходимой экологической защиты окружающей среды.

Выявлена роль гигантских распашек и на глобальное нарастание засушливости (скажем, с 1960 по 1985 гг., т. е. из 25 лет 23 года оказались в районах целинного Казахстана, Нижней Волги и др. засушливыми).

Взяв курс на целину, отражавшую стратегию глобально расширя­ющегося (экстенсивного) природопользования, партийно-государ­ственное руководство проигнорировало общегуманитарный принцип «Земля — наш общий дом», взяв тем самым на себя моральную ответственность за грядущие экологические катаклизмы.

Что касается экономической целесообразности, тот этот аспект трудно иллюстрируется, ибо такие подсчеты статистика не вела.

Тем не менее, если учесть, что в целинный гектар «вделывается» до 1,5—2 ц зерна, а собирается не более (в среднем) 6—9 (в 1954—1958 гг. средняя урожайность была на уровне 7,3 ц/га, а в 1961—1965 гг. — 6,1 ц/га), то вопрос об экономической целесообразности предстанет весьма актуальным. На величину издержек производства влияли и масштабы привлечения трудовых ресурсов. Ежегодно на целину, на уборку урожая привлекалась масса студентов, городских жителей, комбайнеров, механизаторов из других областей и республик.

Каждую жатву на целину присылались десятки армейских автоба­тов и подразделений воинов резерва, оттягивавшихся с гражданского производства. Все это, безусловно, сказывалось на рентабельности зернового производства, его себестоимости. Огромны были и энерге­тические затраты (горюче-смазочные материалы), которые росли в силу просторов целинных совхозных земель (уже одна транспорти­ровка хлеба с полей до совхозного зернотока требовала чрезмерного количества энергоносителей).

Целина породила ряд социальных, негативных моментов. Конеч­но, она сыграла большую роль в создании в Северном Казахстане обширной социальной и производственной инфраструктур, возни­кновении новых и бурном расцвете старых городов региона, создании огромной социокультурной и этноконтактной зоны и, как следствие, интернационализации общественной жизни.

Вместе с тем рост населения целинных районов на 61% осущес­твляется за счет межреспубликанской миграции. Среди прибывших новоселов основной контингент составляли выходцы из Украины, РСФСР, Белоруссии, Молдавии. Средняя плотность населения в Северном Казахстане возросла с 3,3 до 6,8 человека на 1 кв. км, что в принципе уже само по себе следует рассматривать как положитель­ное явление.

Однако обширность миграционного потока имела и отрицатель­ный результат. Так, регионы-доноры, т. е. районы-источники мигра­ционных потоков превратились из трудоизбыточных в трудонедостаточные и на сегодня сохраняют острейший дефицит рабочей силы (например, Нечерноземье). В то же время неконтролируемая мигра­ция содействовала тому, что удельный вес коренного этноса в респуб­лике снизился до 30%. В результате возникла объективная угроза языку и социокультурным институтам казахского этноса, развитию других факторов его жизнеобеспечения. А это не могло не отражать­ся на всем комплексе межнациональных отношений.

К началу 60-х гг. стало очевидно, что административно-команд­ная система полностью исчерпала себя. Жизнь все больше и больше требовала расширения инициативы и самостоятельности предпри­ятий, укрепления хозяйственного расчета, а следовательно, и ради­кальных изменений в планировании и организационной структуре, а бесконечная цепочка непродуманных реорганизаций, осуществляе­мых Н. Хрущевым, не давала эффекта.

Новое руководство партии во главе с Л. Брежневым и правитель­ство, возглавляемое А. Косыгиным, начали свою деятельность с попытки очередного косметического реформирования отдельных элементов системы.

В оценках хозяйственной реформы 1965 г. много противоречиво­го, однако общим местом является признание половинчатости при­нятых тогда решений. Прежде всего следует отметить, что реформа касалась лишь некоторых сфер экономики. Преобразования не охва­тывали политической системы, социальных отношений, духовно-идеологической жизни общества. Но и в экономике реформа каса­лась лишь отдельных средств экономического управления и не рас­пространялась на всю целостность хозяйственного механизма. Мно­гие намерения так и остались на декларативном уровне. Идея хозрас­чета постепенно эволюционировала в сторону локальных экспери­ментов, что, в конечном счете, свело все на нет.

Тем не менее, отдельные элементы реформы дали временный простор развитию экономики. Это показали, в частности, результаты восьмой пятилетки (1966—1970 гг.) одной из лучших в истории стра­ны.

В Казахстане валовой общественный продукт возрос за эти годы в 1,5 раза. Объем промышленного производстваувеличился в 1,6 раза. К концу пятилетки, в 1970 г. 70% прироста продукции в промышлен­ном секторе было получено за счет повышения эффективности производства, тогда как в 1965 г. — 40%.

Некоторые подвижки произошли и в сельском хозяйстве. При­рост в производстве валовой сельскохозяйственной продукции со­ставил во второй половине 60-х годов 28%, а производительность труда в колхозах и совхозах повысилась по сравнению с предыдущим пятилетием в 1,8 раза.

Одним словом, все говорило о том, что экономика Казахстана имеет огромный потенциал.

Республика превратилась в уникальный сельскохозяйственный район. На него приходилось 11% производственного потенциала сельского хозяйства страны.

Однако весь этот огромный народнохозяйственный потенциал сковывался системой и внерыночными императивами, во многом делая ход экономики малоэффективным, а подчас и холостым. Всеэто особенно усилилось в последующие годы, вошедшие в историю как период застоя.

© Институт истории и этнологии им.Ч.Ч. Валиханова КН МОН РК, 2013