Становление советской власти в Средней Азии в первые годы после Октябрьской революции, освещалось совет­скими историками исключительно в позитивном ключе. Основная идея заключалась в том, что Советы освободили многочисленные народы данного региона от феодального гнета и подарили им право политического самоопределения.

Согласно данной точке зрения, басмачество рассматривалось как реакционное движение, во главе которого стояли баи и му­сульманское духовенство, а трудовое дехканство безоговорочно перешло на сторону новой власти. Однако некоторые материалы свидетельствуют о колоссаль­ном противостоянии между советской властью и широкими слоя­ми местного населения. Масштабы военных преступлений, по всему среднеазиатскому ре­гиону в 20-х гг. XX столетия, заставляют пересмотреть оценку, как басмаческого движения, так и деятельность самих Советов.

Октябрьская революция послужила мощным толчком для развития национально-освободительного движения в Средней Азии. В конце ноября 1917 г. IV краевой съезд мусульман объявил о создании Кокандской автономии - территори­ального объединения, свободного от власти большевиков. Руково­дителями автономии стали Мадамин-бек и Мустафа Чокаев. По­сле того, как новая кокандская власть отказалось допустить к управлению автономией представителей большевистской партии, в Коканд был послан карательный отряд под руководством пред­седателя Совнаркома Туркестанской республики Ф.И. Колесова. В советской историографии военный поход Колесова рассматривал­ся как освободительный поход, который, якобы, получил под­держку большинства местного населения. А вот как описывал дей­ствия Колесова в докладе от 31 июля 1921 г. член РВС Березин: «Кокандские события фактически были бойней для невооружен­ных мусульманских масс города (пролетарских и мелкобуржуаз­ных). Впечатление этой бойни должно было надолго отравить ядом национальной вражды трудящихся мусульман, заставить сотни, даже тысячи их бежать, отступать вместе с бандами Иргаша в глубь страны, в недоступные для русской власти районы. Вот исходный момент той басмаческой волны, на гребне которой всплыли национальные герои Иргаш, Мадамин-бек, Туйчи и пр.». Здесь же Березин продолжает: «Красногвардейские отряды, на долю которых выпала задача борьбы с шайками Иргаша и др., формировались главным образом из определенно уголовных эле­ментов. Всякий поход был ни что иное, как сплошной грабеж, на­силие, убийство мирного населения, походы ничем не отличались от карательных отрядов царского правительства. Горная дорога этих отрядов всегда была завалена грудами трупов». Далее Бере­зин сопоставляет потери среди басмачей и их реальную числен­ность: «За три года борьбы с басмачеством сводки доносят об уничтожении до 300 тыс. басмачей (большая цифра как раз падает на первые годы), в то же время басмаческие шайки никогда не превышали 15 тыс. Следовательно, мы имеем систематическое уничтожение трудового дехканства, а не ликвидацию басмачест­ва».

Важным составляющим элементом политики красного терро­ра в Средней Азии стал институт заложничества. Басмачи часто уходили от открытых столкновений, придерживаясь партизанской тактики. Заложничество, получившее столь широкое распростра­нение, позволяло советским властям либо вызывать басмачей на открытый бой, либо сами басмачи, стремясь спасти жизни своих близких родственников, капитулировали. Вот как выглядел один из указов, предписывающий взятие и расстрел заложников: «Если главари в течение 15 дней явятся с повинной, сложат оружие, то они будут помилованы, если нет - через 15 дней конфискуется их имущество, если после этого будут продолжаться активные высту­пления, заложники будут расстреляны». Судя по всему, некоторые командующие областными штабами лично принимали участие в расстрелах мирных граждан, близких родственников басмачей, в том числе женщин и детей. Так, командующий войсками Самар­кандской области Снитко писал в сентябре 1922 г. в Ташкент, что если басмачи Бахрам, Очиль, Хамаркул, Зиатдин и Шахриар в ближайшее время не сложат оружие, то он объявит войну всему населению Самаркандского уезда, а пять родственников указан­ных басмачей будут расстреляны им лично.

Изначально басмаческие отряды формировались из местного населения, крайне недовольного агрессивной политикой Советов в регионе. «Обыкновенно в поредевшие отряды басмачей вербова­лось пострадавшее от военных действий население из разрушен­ных нами кишлаков, и мы сами являемся поставщиками этого бас­мачества», - заявлял в докладе по ферганскому вопросу член Среднеазиатского ЦК РКП (б) тов. Тюракулов.

Ко всему прочему, советская власть совершенно не желала учитывать этнорелигиозную специфику региона. Закрытие мече­тей и медресе, упразднение мусульманских судов наносили ог­ромное оскорбление религиозным чувствам и вызывали не просто недовольство среди местных жителей, а ненависть и бескомпро­миссность по отношению к советской власти. Призывы «газавата» войны против «русских оккупантов, пришедших уничтожить ис­лам», разнеслись по всей Средней Азии. Падение Кокандской автономии в феврале 1918 г. и взятие Бухары и Хорезма в 1920 г. лишь обострили конфликт местного населения с советской вла­стью.

Многие высокопоставленные военные из числа местного на­селения, перешедшие на службу советской власти, также выказы­вали свое недовольство сложившейся ситуацией. Ачильбек Гази, начальник мусульманских войск Самаркандской области, высту­павший на стороне Советов, обратился к Самаркандскому ревкому с осуждением политики террора. Он писал: «Вы пошли против наших принципов, свободу растоптали. Вы, в лице большевисткого правительства, не перестаете нас преследовать и не пере­стаете преследовать народ, вы нарочно объявляете русским и евре­ям, что басмачи вредный элемент и их надо уничтожить в корне, иначе они срежут вам голову. Продовольствие и прочее мы берем у населения силой оружия, ибо другого пути нам нет. Вы хорошо знаете, что добровольно население нам ничего не дает. И все-таки, вы притесняете население за то, что оно помогает басмачам. Насе­ление выполняет все ваши налоги».

Дискуссионным остается вопрос о роли ГПУ в карательных операциях в Средней Азии. В исторической литературе советского периода деятельность ГПУ в Средней Азии оценивалось как борь­ба с контрреволюционными элементами, а личности самих сотрудников ГПУ всегда преподносились как личности истинных героев. В противовес данному положению в современной, постсо­ветской историографии неоднократно выдвигался тезис, согласно которому именно ГПУ являлось основным инструментом полити­ки террора в Средней Азии, а представителям ГПУ приписывались наиболее тяжкие преступления в регионе. Надо отметить, что ни та, ни другая точка зрения не соответствует реальной действитель­ности. Конечно, нельзя отрицать участие ГПУ в репрессиях в Средней Азии, но именно сотрудники ГПУ в своих донесениях в Москву и Ташкент в начале 20-х гг. сообщали о необоснованно терроре по отношению к местному населению, предлагая сурово наказывать как командиров Красной Армии, так и рядовой состав за самочинные расстрелы мирных граждан. Возникновение басмаческого движения в Средней Азии по­сле Октябрьской революции явилось острой реакцией местного населения на политику крупномасштабного террора советских властей. Широкие слои местного населения, не желая менять многовековой уклад жизни, отказы­ваться от привычных религиозных ценностей, были совершенно не восприимчивы к идеям социалистического строительства и всеми силами противились агрессивной, безудержной русской экспансии в среднеазиатский регион. 

Степанов В.В.

(СКГУ им. М Козыбаева)